Сокрытые лица

Губы Соланж вздрогнули несколько раз, словно она собралась заговорить, но промолчала, однако бесконечно нежная дрожь ее головы выдала красноречивее любых слов всю несправедливость и обреченность ее несчастья. Быть может, увидь Грансай выражение ее лица в этот миг… Но он более не смотрел на нее. Глаза его остановились на силуэте его собственной тени на стене напротив, и он просто ждал, пока истекут пять минут. Все доводы, мольбы, пылкие слова, которые Соланж повторяла про себя день за днем, трепетали у нее на губах, но она так ничего и не сказала. Что толку? Грансай развернулся и начал спускаться. В этот миг Соланж шагнула к нему… Грансай на мгновенье замер. Соланж, вцепившись в поручень черного дерева, ждала невозможного, едва удерживаясь на ногах.

– Молю, берегите себя! – только и произнесла она.

Грансай ушел, а Соланж еще долго стояла в той же позе, глаза ее уперлись в зеленую имитацию мрамора на стене над последним поворотом лестницы, который Грансай прошел прежде, чем исчезнуть из вида. Лицо Соланж де Кледа, казалось, стало безмятежным, но если бы в этот миг кто-то из любопытства подобрался поближе и заглянул ей меж прикрытых век, он вероятно, ужаснулся бы, видя, что взгляда в них нет, а в прорези между ресницами вместо неподвижных зрачков видны лишь белки глаз. И на этих белках, гладких, как у слепых статуй, какие воображение Сальвадора Дали мечтает изваять и тем самым обессмертить в конце этой главы, – латинское слово «NIHIL» , что означает «НИЧТО».

Глава 5. Война и преображение

Прибыв на виллу д’Ормини под Касабланкой и разглядывая громадный квадрат беленого фасада, Сесиль Гудро вымолвила:

– И не скажешь, из-за дома ли так прекрасен лунный свет, или из-за лунного света дом так прекрасен, до чего сладко пахнет здесь жасмин! – Она глубоко вдохнула. Именно в те душистые и светлые, залитые луной ночи в начале североафриканского ноября предстояло произойти, развиться и предрешиться тончайшим и парадоксальнейшим подлостям самых драматических перетасовок современной политики. В этих широтах сама политика вошла в лунную фазу – фазу теней, полусвета и бликования, и в нем стало трудно не перепутать подлинный яркий свет дружественного лица с мутным отражением шпиона или предателя, столь яростными и едиными стали верность, смелость и предательство, подобно Серапису, обожествленному египтянами, со звериной головой о трех ощеренных пастях – пса, льва и волка – в окружении соблазняющего змея возможностей, из сияющего чистого золота, венчающего одинокий трофей в сердце пустыни и отбрасывающего длинную печальную тень, исчезающую на границе песка, иссушенного и жадного до новой крови истории.

К началу этого африканского «интермеццо» все стало двусмысленно – трудно и просто, ничего невозможного. Всего лишь смочь двинуть мизинцем – и этого хватало, чтобы враждующие и противостоящие силы в мире пришли если не к согласию, то хотя бы к повиновению и терпимости к сему малому движенью. Но любому способному двигать с проницательностью, гибкостью и по-макьявеллиевски всей системой эта сложная интрига, эта борьба кажущихся не сокращаемыми неизвестных могла, напротив, быть превращена в выгодный механизм, а затем уж игра на противоречивых и сонастроенных интересах могла выйти на мощный, исполинский и тайный уровень мастерства, где доступно, по Архимеду, сдвинуть мир, просто приложив усилие одного лишь мизинца. Но такая игра требовала особого человека, несгибаемого и фанатичного в своих решениях, подозрительного ко всему, не доверяющего никому, владеющего наукой провокации, способного скрывать точнейшие мотивы своих действий так же, как и смутные – своих симпатий, и соединять вспышки гнева с далеким туманом позабытого превосходнейшего изящества. Таким человеком был граф Эрве де Грансай – или во всяком случае он сам считал себя таковым, ибо на краткое время так действительно и было. Однако если Грансай и располагал в превосходной степени большинством необходимых качеств, потребных для важной rôle в Северной Африке 1941 года, ему недоставало одного, не менее важного, чем остальные, – сострадания. Грансай преуспел произвести впечатление, но недостатком сострадания немедленно обрек свои столь быстро достигнутые успехи на гибель.

Грансай прибыл в Северную Африку в начале ноября и тут же обустроил свою штаб-квартиру на трехмачтовой яхте князя Ормини, стоявшей на якоре в водах небольшого залива.