Соль и пламя. Вестница

Высоченные дома и каменные ограды верхнего города затерялись за очередным поворотом, и наша неприметная парочка (мало ли бродяг околачивается в Янге) перебралась во владения средней – принадлежащей лавочникам и многочисленным конторам – части столицы. Ставни позакрывали, на двери навесили тяжелые замки. Рыночную площадь на ночь перекрывала стража. Но я и не стремилась пойти у всех на виду. Выбирала самые неприметные улочки и щели.

– Для родителей я перестал существовать в тот миг, когда гарнизон пал, – ответил Иттан. – Пойми, мой отец – не обычный вояка, он лучший из лучших. Солдаты слагают легенды о его подвигах. Король лично вручал ему награды. А тут я…

Он замолчал, но я не стала выпрашивать подробности; чувствовала – сам расскажет. Душу вообще сложно обнажать перед кем-то, будь он чужаком или своим, и нельзя требовать выпотрошить ее побыстрее.

– Командующий должен сражаться и погибнуть за свой отряд на поле боя, но я струсил, предпочел сбежать, – резанул Иттан. – Для моего отца это непростительное преступление. Я должен был умереть со всеми, вот в чем дело.

– Но ты не умер. – Я погладила ладонь Иттана, будто уверяя себя: он жив, он настоящий. Он не исчезнет, как магический шарик света, зовущийся «светлячком». – Твои родители примут тебя.

– Возможно. – В голосе появилось отрешение. – Но важны не только родители. От общественного мнения никуда не деться, нет. Только не в столице. Дезертирство – это отпечаток на всей карьере, на всей жизни. Дезертиру не найти приличной работы. Ни одна женщина из высшего света не согласится стать его женой. – Иттан дернул плечом. – Да и бес с ней, с женщиной. Но клеймо это не смыть ничем, кроме смерти. Едва я переступлю порог дома, набегут газетчики. Люди, некогда звавшиеся друзьями, начнут обходить меня стороной. Не только меня, но и мать, и отца. Зачем жить в вечном угнетении, если можно просто признать: Иттан Берк мертв. Я кто угодно другой. И я живой.

Несправедливо. Ведь он не сделал ничего плохого. Не он убил коменданта, не он пустил подводников, не он вымаливал пощаду, пока те крушили все подряд. Он просто спасся. И потому должен пострадать?

– Военному совету о произошедшем доложит Леневра Рене. Ее сын – лучшее доказательство того, что завеса таит угрозу, и ее не страшат клейма позора, – как ни в чем не бывало продолжил Иттан, переплетая пальцы с моими.

– А она спрашивала, как ты ослеп?

Его рука была такой теплой и знакомой, что мне казалось: я помню наизусть каждый шрам, каждую впадинку. Помню родинку у мизинца и вздутую венку, ведущую к запястью.

Кажется, я намертво прикипела к нему. В груди сводило, если Иттан дотрагивался до моей руки. Жадно ловила его поцелуи и с нетерпением ждала, когда он по-хозяйски прижмет меня к себя. Мне нравилось, как он дышит. Просто нравилось, и все. Это не описать словами – только покалыванием в пальцах и сладкой судорогой, когда чье-то дыхание касается твоей шеи и по коже ползут мурашки.

– Я честно признался, что входил в поисковый отряд и рухнул в завесу, спасая тебя. Даже если раскопают записи о назначениях, то откуда им знать, как именно меня зовут? – Тон его голоса был холоден. – Знаешь, что еще странно? Тогда, во время последнего боя, я начал что-то видеть. Тени, очертания – но видеть. Теперь же вновь чернота. – Он потрогал попеременно левый и правый глаза, будто уверяясь, что они до сих пор в глазницах.

– Что сказал целитель?

– Он долго осматривал меня, даже попытался уличить во лжи, – Иттан хмыкнул, – но в итоге признал: зрение утеряно. Магических причин не уловил, флер истинной силы если и был, то стерся. – Я повторила про себя красивое слово «флер». – Глаза целые, повреждений никаких. Я просто не вижу, и все.

Но не бывает же, чтобы человек просто так перестал видеть! Ничем не болея. Вошел в завесу зрячим – вышел слепцом. Мне хотелось топнуть ногой и прикрикнуть на богов, что посылают хорошим людям такие испытания, пока плохие здравствуют.

– Так не бывает, – вслух повторила я. – Мы должны найти способ! Я уверена, тебя можно излечить, иначе бы я прочитала о слепоте заранее. Подожди-ка, – пососала нижнюю губу, вспоминая предсказание. – Ведь кое-что осталось. На твоих глазах до висков красный след как от повязки.

– Он жжется, – согласился Иттан, проведя по следу пятерней.

– Что, если это и есть метка?

Я пересказала подробно, что именно разглядела в книге. Как перебрасывала буквы, словно петельки вязания; как те нехотя перестраивались, рождая новое слово.

– То есть я мог умереть, а ограничился отметиной, – отчего-то весело, хоть веселье это было шальным, подытожил Иттан.

– Рейк рассказывал мне, что его нога тоже покраснела. И невыносимо чесалась. А потом она загноилась.

– То есть ты думаешь, у Рейка была метка? Каковы шансы, что меня ждет подобная участь?

– Не знаю, – честно призналась я. – Мне нужна книга.

– Найдем, – пообещал Иттан.