Соль и сахар

– Отговорки, – парирует дедушка, и кончики ушей Педро, торчащие из-под измазанных в торте спутанных волос, становятся ярко-красными. – Всегда одни и те же отговорки. Когда ты научишься следовать моим инструкциям?

– Дедушка… я имею в виду, шеф, я не хотел…

– Я не собираюсь сейчас с тобой препираться. – Сеу Ромарио делает нетерпеливый жест рукой. – Эулалия, Педро, оставьте меня, я поговорю с Рамирес.

Педро в мгновение ока исчезает за дверью, но донья Эулалия медлит.

– Отец, я думала, мы договорились, что будет лучше, если мы с Педро…

– Выйди.

Она повинуется, но перед тем бросает на нас последний злобный взгляд. И в тот момент, когда она уходит, я словно становлюсь свидетельницей того, как спадает волшебная вуаль. Плечи сеу Ромарио горбятся, как будто он перед своей семьей пытался казаться сильнее.

– Теперь, когда мы можем поговорить наедине, – его голос срывается, – я хотел бы выразить свои глубочайшие… Мои самые… Элис, твоя мама – она… она не заслужила такой участи.

Болезненный всхлип подступает к моему горлу, угрожая вырваться наружу. Я не могу поверить, что вот-вот расплачусь перед ним. Не могу поверить, что вот-вот позволю себе растаять, когда все, чего я хочу… Все, чего я хочу…

Мне хочется на него наорать.

Я хочу спросить его, почему он был так жесток с бабушкой все эти годы.

Хочу припомнить ему каждый раз, когда он заставлял ее плакать. Но я не могу.

Не могу орать на сеу Ромарио, не тогда, когда у него слезы на глазах.

– Я знаю, у нас были разногласия, но, поверь мне… – Он достает из кармана рубашки носовой платок и вытирает глаза. – Поверь, я так сожалею, что Джульетта… что она…

Его плечи вздрагивают, как вздрагивает гора, которая вот-вот рухнет, и я смотрю на маму. Ее губы плотно сжаты, а лицо становится все краснее и краснее. Ноздри раздуваются с каждым вдохом, и кажется, что она начинает учащенно дышать.

– Вы ненавидели мою мать, – говорит мама хриплым от едва сдерживаемого гнева голосом.

– Я знал ее с тех пор, как мы были детьми, когда наши матери позволяли нам играть вместе, пока сами работали над рецептами «Соли» и «Сахара». – Он тяжело дышит, как будто пытается подыскать слова. – Несмотря ни на что, я уважал Джульетту Рамирес.

Сеу Ромарио внезапно разражается громкими, горестными слезами.

В кабинет влетает донья Эулалия.

– Ты его расстроила! – обвиняет она маму.

Я замечаю, что Педро вернулся к двери, он выглядит потрясенным. Позади него множество любопытных пекарей и покупателей вытягивают шеи, не смея подойти слишком близко, но все же изо всех сил стараясь подслушать. Когда он смотрит на меня, я вижу в его глазах замешательство. Кажется, он не знал новостей о бабушке.

Рыдание вырывается изо рта мамы, как икота. Я хочу вытащить ее из «Сахара», но я приросла к земле, не в силах спасти из этого хаоса ни ее, ни себя.

– Как вы смеете так говорить, когда столько лет ее мучили! – кричит на него мама.

– Убирайся! – вопит донья Эулалия. Ее лицо искажается таким гневом, что слезы катятся по щекам.

Педро поспешно встает между доньей Эулалией и мамой, чтобы удержать свою мать подальше от нас.

Мама отодвигает стул и встает, чтобы уйти. Я отпрыгиваю в сторону в последнюю секунду, когда он врезается в стену, в результате некоторые сертификаты падают, по всему полу разлетаются стекла.

– УБИРАЙСЯ! – Донья Эулалия верещит так, что у нее на лбу вздувается жила.

Мама делает шаг к столу.

– Если вы перейдете мне дорогу, если будете тыкать пальцами в мою дочь, если попытаетесь навредить моему бизнесу, я без колебаний буду с вами бороться, – говорит она, в упор глядя на сеу Ромарио. – Можете сколько угодно говорить, что сожалеете, но это не сотрет годы боли, которые вы причинили моей матери. Наша вражда в силе. Моя мать прожила свою жизнь не напрасно!

Мамины слова звучат как официальное объявление войны.

6

СУББОТА, 23 АПРЕЛЯ

На следующее утро я нахожу маму на кухне «Соли».

Покупателей пока нет, что очень необычно для субботы. Но я надеюсь, что это просто означает, что большинство людей не в курсе, что мы снова открылись.

– Ты встала, – говорит она, взглянув на наручные часы.

– Не могла уже больше спать.

По кухне разливается тепло и аромат свежего хлеба – тыквенного, черного с семенами кунжута, посыпанных орегано багетов. Я замечаю свежий букет подсолнухов, лежащий перед рецептом прабабушкиного боло де фуба. Бабушка обычно оставляла эти цветы для своей матери, как будто рецепт за стеклом на стене был святыней. Теперь цветы здесь, чтобы в первый раз почтить бабушку.

Мама ловит мой удивленный взгляд.

– Почему бы тебе не пойти и не взять пару табуреток? – говорит она. – Давай позавтракаем на кухне.

Когда я возвращаюсь с табуретками, мама уже расставляет на деревянном прилавке тарелки.

Сладкий картофель. Пюре из батата под вяленой говядиной. Французский хлеб. Сливочное масло. Миска теплого кускуса. Как будто она пытается накормить целую армию.

– Я не очень хочу есть, – признаюсь я.