Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии

Наконец пришел день явки на призывную комиссию. Заставили раздеться. В чем мать родила входим в комнату. Нас два десятка. Все подстрижены под первый номер. Рядом со мной Николай Москвин, друг по работе, тоже слесарь. Жмемся у порога, вдоль стены. Все норовят спрятаться за моими мослами. Перед нами два стола. За столами члены комиссии. Большинство в белых халатах, военком — в кавалерийской форме. На первом столе наши личные дела. Обстановка деловая. Сейчас начнется медосмотр — определение, в какой род войск пригоден по состоянию здоровья и физическим данным. Я готов был первым двинуться к столу, как вдруг мои глаза наткнулись на девушку-врача. И от моей храбрости ничего не осталось. Оробел до потери слуха. Вижу только петлицы военврача на ее гимнастерке. А она взяла со стола несколько учетных карточек и двинулась прямо на меня.

— Ваша фамилия?

Этот вопрос я прочитал по движению ее красивых губ, но ответить не мог, потому что не знал, куда спрятать себя от ее взгляда.

— Назовите свою фамилию, молодой человек, — уже строже повторила она, — и подойдите к столу.

Николай Москвин толкнул меня острым локтем в поясницу:

— Федор, тебя зовут!..

Этим жестом он как бы вернул меня в нормальное состояние. И все же я готов был провалиться сквозь пол, лишь бы не стоять перед красавицей врачом. Иду к столу спиной. Через плечо с ненавистью смотрю на лысеющего врача, склонившегося над бумагами, — почему не он первым подозвал меня?

— Ф-а-м-и-л-и-я?.. — еще раз раздельно повторила она. Теперь неловкость свою я решил замаскировать дерзостью и упрямством и буркнул:

— Ну Васильев.

— Без «ну»! Да встаньте ко мне лицом!

— Зачем еще раз смотреть? В карточке-то все есть. С последнего осмотра я никакой холерой не хворал.

— Не грубите! — оборвала она меня. — Повернитесь ко мне лицом!

— На мне костюм не в порядке, — упирался я.

Этого я сам от себя не ожидал. Сидевшие за столом засмеялись. Я почувствовал, как горячей волной залило все лицо, уши загорелись. Кто-то из комиссии заметил:

— В гренадеры таких раньше брали.

Не зная смысла этого слова, я подумал, что надо мною смеются, и запротестовал:

— В гренадеры, товарищи доктора, не согласен, в пехоту можно, а в гренадеры не хочу!

Тем временем девушка-врач поставила возле моих ног скамейку, встала на нее и ловко крутанула меня на сто восемьдесят градусов.

— Руки на бедра, гренадер… Да не надо сопеть паровозом, дышите легче…

Голос у нее требовательный, но нежный. Легкая, упругая. Взять бы ее на руки, подкинуть как ребенка. А тут все наоборот: она обращается со мной, как с мальчонкой. Простукала мне грудь, заглянула в рот, прощупала бока, будто пересчитала ребра, снова крутанула на сто восемьдесят градусов и затем мягко оттолкнула в спину.

— Идите к соседнему столу.

Там за меня взялся лысеющий врач. Осмотрел меня опять с головы до ног и спросил с любопытством:

— Молотобоец?

— Слесарь, — промычал я.

Он хохотнул, с явным удовольствием ткнул меня под ребро, громко, чуть насмешливо произнес:

— Подтверждаю… Годен! И даже в гренадеры годен. Хотя вам это, молодой человек, и не по душе.

Дома мать встретила меня испуганным взглядом.

— Тебе не здоровится, Федя? — спросила она.

— Здоров, есть хочу, — ответил я жестковато, чтоб отвлечь ее внимание на кухню, иначе пришлось бы рассказывать о своем конфузе перед врачом. Не знаю, как отнеслась бы к этому рассказу родная мать, но мне и без того было горько и досадно за себя. А вообще-то, подумалось мне, надо бы запретить включать женщин в призывную комиссию, перед которой предстают молодые парни в первозданном виде…

Мать подала обед, положила руку мне на плечо. От руки пахло сырым картофелем, льняным маслом и луком.

На лице густая сетка мелких морщинок. Выглядела мать старше своих лет.

— Значит, годен? — спросила она.

— Годен, мама, годен.

Она приложила платок к глазам.

— Тех двух провожала — не было так грустно, как сегодня. Тогда отец был жив. А сейчас стара стала, вот глаза и мокнут. Ты уж прости меня.

— Все будет хорошо, мама. Сказали завтра с вещами являться.

— Тогда ступай, зови братьев и тех, кто у тебя на примете, на ужин.

В первую очередь я забежал к Анюте Булановой, к девушке, которая пришлась мне по душе еще с первого дня работы на заводе и на днях сказала, что будет ждать меня из армии.

Вечером, за ужином, Виктор, старший мой брат, лобастый, всегда веселый, напутствовал:

— Смотри, Федька, начальнику не груби, чтоб никаких шаляй-валяй. Там без дисциплины ни шагу. Род войск-то определили?

— В гренадеры! — гордо заявил я. — Так вроде на комиссии обмолвились.

Загремел хохот. Виктор похлопал меня по плечу:

— Что ж, гренадер! Старайся, служи.

Утром, перекинув через плечо приготовленный в дорогу холщовый мешок со снедью, я зашагал на сборный пункт. Там ждала меня Анюта. Ей разрешили проводить меня до вагона. Всю дорогу она шла рядом со мной.

Раздался свисток, и платформа вместе с Анютой поползла в моих глазах к хвосту эшелона.

Я оказался в одной теплушке с Николаем Москвиным. Устроился в уголке на нарах и всю дорогу занимался любимым делом — рисовал лица товарищей в карикатурном плане.