Солдат двух фронтов

Медпункт полка находился возле одного из домов ближайшей деревни — Михайловки. Подводу встретил гвардии капитан медицинской службы Анатолий Кравченко.

Определив, что наиболее тяжелым был сержант-пулеметчик, Кравченко спешно занялся им.

— Тамара, где солдатская книжка?

— Наверное, в нагрудном кармане, товарищ капитан.

— Посмотрите группу крови. А вы, Наум Михайлович, — обратился Кравченко к старшему фельдшеру полка Ледовому, — поторопитесь с противошоковым и готовьте новокаиновую блокаду.

Кровоточащую рану обработали, и Кравченко взялся за ланцет. Рассекая края, он чистил рану, зажимал сосуды пинцетами Пиана, накладывал лигатуры. Кровотечение остановилось.

— Все! Присыпьте стрептоцидом и перевязывайте. Влейте еще полбанки крови, и он придет в себя.

Тамара обмыла забрызганного кровью Тагана. Лицо сержанта стало розоветь, и он что-то забормотал.

— Не хочу!.. Прочь!.. Жить!.. — переводила Тамара.

А сержант, медленно приходивший в себя, принимал Тамару и старшего фельдшера за мусульманских «ангелов смерти» Накира и Мункара.

— Не хочу!.. Прочь!.. Ораз, бей их! С вами не пойду! Хочу жить! — выкрикивал он еще слабым голосом.

— У него быстро поднимается температура. Надо дать… — Но фельдшер не договорил.

Послышался гул самолетов, и тут же команда Кравченко:

— Всех в траншеи!

Таган лежал на носилках на дне щели. Тамара прикрыла его собой и, дыша ему в грудь, шептала между разрывами бомб:

— Потерпи, богатырь! Миленький, родненький. Сейчас все кончится. В госпиталь отвезут. Держись, миленький.

Когда налет закончился, к капитану Кравченко подбежал старший лейтенант:

— Получена радиограмма. Высылают машины.

— Ждать не будем! Второго такого налета не выдержим. От имени командира полка распорядитесь собрать все повозки, санлинейки, тачанки — все транспортные средства. Грузите раненых и отправляйте в санэскадрон. Привлеките местное население. Пусть укажут брод через Вересочь. Река глубокая. Выполняйте!

Кравченко подошел к Байрамдурдыеву. Тамара решила напоить раненых перед отправкой горячим чаем. Приподняв голову сержанта, девушка поднесла к его губам кружку с чаем. Напившись, Таган попытался улыбнуться.

— Вот и хорошо, миленький мой. Будешь жить, родненький. Обязательно будешь!

«Вай, конечно, буду. Война еще не закончена. Надо победить!» — подумал Таган и закрыл глаза.

Под приглушенные раскаты боя подводы потянулись в полевой госпиталь.

* * *

Непривычная тишина и сознание, что ты прикован к постели, мучили сильнее физической боли. Чистое белье, тепло, хорошее питание, уход и внимание медперсонала — трудно было желать лучшего. Но эта тишина, в которой не было другой думы: «Что будет? Отнимут ногу? Отправят домой?» — угнетала. На все эти вопросы приходил один и тот же пугающий ответ: «Да! Да!» И опять беспамятство.

Разрывая барабанные перепонки, дробно стучал «максим», рвались снаряды, скрежетали гусеницы танков. Перед глазами прыгала прицельная рамка, мелькали зеленые, синие, серые шинели, немецкие каски. Дульные тормоза «фердинандов» и лошадиные морды наезжали на лицо. И Таган начинал стонать от своей беспомощности.

— Продолжайте сбивать температуру, — услышал он сквозь гул боя и пришел в себя. — Слишком высокая и подозрительно держится, — говорил медсестре военврач. — Вечером покажете мне его в перевязочной…

Медсестра молчала, и полковник медслужбы переспросил:

— Вы слышали, Оля?

— Николай Николаевич, сегодня же вечером артисты будут, — ответила за медсестру молоденькая санитарка.

— А, ну тогда сейчас. Закончим обход — и везите.

На столе врач долго ощупывал рану и все спрашивал:

— Больно, Байрамдурдыев? Вам больно?

Таган отрицательно качал головой и, когда врач закончил осмотр, спросил:

— Скоро, доктор, к своим?

Очевидно, военврач не почувствовал беспокойства в вопросе Тагана и поэтому вместо ответа только пристально поглядел на него. Отойдя, врач тихо заговорил со своим коллегой, но обостренный слух сержанта уловил обрывки фраз.

— …смущает отсутствие боли… хочет домой… неделю — и будем чистить…

Таган приподнялся на локтях.

— Доктор, — позвал он виноватым голосом, но сестра уже закончила перевязку, и военврач распорядился:

— В палату!

Весь день сержант размышлял над тем, как он завтра объяснит врачу, что вовсе думает не о доме, что хочет как можно быстрее возвратиться к себе в полк. Он боялся, что ему это не разрешат, если он скажет, что рана приносит нестерпимую физическую боль.

К вечеру в школу, где расположился госпиталь, приехали артисты. Они выступали в раздевалке на первом этаже. Класс, в котором лежал Таган, находился рядом. И хотя он не видел артистов, хорошо слышал все, что они читали и пели. После концерта показывали «Чапаева».

— Так вы из казахов или узбеков будете? — спросил сосед, младший лейтенант, с простреленным плечом.

— Я, товарищ младший лейтенант, из Туркмении: Ашхабад слышали? Рядом Геок-Тепе. Там наш колхоз, — ответил Таган.

— А, Туркменистан! Знаю. Мой дядя, брат отца, текстильщик из-под Твери, в тридцатом году как двадцатипятитысячник работал в туркменском колхозе.

— Ваша фамилия Фетисов?

— Нет. А что?