Солдат и мальчик

Военные вроде не заметили или решили не замечать скрытую иронию в словах Ванюшина и поставили вопрос по-иному: возможно ли, чтобы скрытая группа, об одном лице и разговора нет, могла так координировать работу передатчика, чтобы он вводил в заблуждение и морочил их так долго?

– Но вы же сами объясняете, что это возможно, – сказал Ванюшин и вновь оглянулся на Комарова, стараясь привлечь его к этому, все более занятному разговору.

И тот с кислой миной откликнулся, пробормотав, что он все это уже слышал и объяснял товарищам офицерам, что лаборатория ничем подобным не занимается, никакие разработки такого рода из их стен не могли быть использованы для станции «Тамара».

– Да, мы и правда задавали такой вопрос, – подтвердил спокойно один из гостей. – Мы не только вас об этом спрашивали, но тогда остается одно, что все это какой-то непонятный фокус? Мистика? Или – как?

– Фокус?

– Ну, а что же! Радио – такая область…

– Да, в общем, я немного догадываюсь, что собой представляет радио, – отвечал Ванюшин. – Что же все-таки вы хотите? Чтобы я разгадывал ваши фокусы?

– Не спешите, – сказал, поднимаясь со стула, тот, что был постарше. – Подумайте, что это такое, а мы вам позвоним.

– Звоните, – согласился легко Ванюшин и попрощался, каждому из военных он долго и старательно жал на прощание руку. Но когда они были уже у двери, нечаянно вспомнил: – Да вот телефоны у нас отключены! Так что извините, если что!

– Телефоны вам подключат, – сразу же сказал подполковник. – Не все, пока один, но вам хватит.

И военные удалились, вызвав последней репликой бурный восторг у Ванюшина, и даже Комаров вымученно улыбнулся. Они учились с Ванюшиным на одном факультете института связи, и Комаров мог оценить балаганчик, который сейчас при нем был разыгран. Но при этом сдержанно посоветовал:

– Это тебе не практиканты! Учти. С ними шуточки не проходят. Они свое дело знают туго. А в общем, они к тебе обратились, так что решай, думай сам.

– Кто их навел на меня? – спросил в упор Ванюшин.

– Ты у нас знаменитость! Профессор!

– Будь моя воля, я бы им такую двойку влепил! – энергично пообещал Ванюшин. – А еще говорят, по моей книге занимались!

– За что же? – поинтересовался Комаров, морщась от терзающей его боли. – Дело-то и впрямь непростое.

– За мистику, – отмахнулся Ванюшин.

– А инженер Соболевский? – спросил вдруг Комаров.

– Что Соболевский?

– Сам знаешь… Как к схеме какой подойдет, так она вырубается… Это не мистика, по-твоему?

– Ерунда это, – произнес Ванюшин. – Один раз и было.

– Да в том-то и дело, что не один! И не два! Его уже летчики с собой не берут, уверяют: когда он садится в машину, вся электроника самолетная вырубается! Этак, говорят, мы с ним загремим! А дома? Жена не подпускает его к телевизору. В лаборатории уже называют «эффект Соболевского»; он вот тут в кабинете у меня тронул настольную лампу, до сих пор починить не могу!

– Просто он – безрукий, – отмахнулся Ванюшин. – А ты Петрова-Водкина читал? Так я тебе расскажу… Вот у Петрова-Водкина в одной книжке описан деревенский самоучка, который, не зная электричества, впервые в жизни увидел в правлении колхоза телефон и весь его до винтика разобрал! А на вопрос, как же он осмелился и сможет ли снова его собрать, ответил… Ты знаешь, как он ответил?

– Ну?

– А ответил он так: что смогли сделать одни руки, смогут сделать и другие.

– Это ты к чему? – поинтересовался Комаров.

Но было видно, что ему неохота продолжать разговор, его угнетает бурная неуемность приятеля.

– А хрен его знает, к чему… Наверное, ни к чему, – бросил на ходу Ванюшин и ушел в лабораторию.

Вот это и было мне рассказано в странный, даже драматический момент нашего увольнения, когда, выкинутые за стены института, мы встретились на автобусной остановке за проходной. Я как бы по сокращению штатов, а Ванюшин по какой-то особой статье, о которой в ту пору предпочитали вслух не говорить.

Остальное, что происходило в лаборатории, я и сам помнил, да все мы помнили, оно вершилось на наших глазах.

Ванюшин тогда вошел в лабораторию легкой, энергичной походкой, бросив вскользь «вот бездельники», имея в виду практикантов. Но настроение его при этом даже на глазок было отменным. Он бросился чертить на листах какие-то ему одному доступные схемы. Не получалось, и он лишь качал головой, приговаривая вслух: «А батька эдак, а сын вот так…» Закончил расчеты к вечеру и просиял, будто открыл для себя такое, чего и сам до сих пор не знал. Но он-то, как известно, знал все и даже немного больше! Вскочил, забегал в возбуждении по комнате. Остановился, рассматривая нас, будто давно не видел. Подбежал к своему столу и впился глазами в схему, в массу начертанных им цифр с изумлением, с восторгом почти детским.