Солдат и мальчик

Костик, ничего не произнося, встал и послушно побрел, ведомый Толиком. Но молчал, только слушал и кивал головой. Явно человек был не в себе.

– Спиртик мне на свадьбу, я скажу, нужен, – между тем толковал Толик, уводил и уводил Костика все дальше. – Мой один знакомый свадьбу придумал. То есть мне-то он не сказал, но я и сам не дурак, вижу. А раз свадьба, то будь спок, без спиртика не обойтись… Понятно? Ну вот, ты мне спиртик, а я тебе избавление от позора… Баш на баш! Да я шучу, дурачок… Ты иди, иди, а если хочешь, беги, потому что время твое выходит. Вышло, считай…

На часах было ровно семь часов, начало работы…

15

– Свидетельница Гвоздева! – произнесли на сцене.

Зал насторожился, осознав почти мгновенно, что это вызывают ту самую женщину, о которой столько в поселке наговорено и которую они видели у дверей клуба.

Хотя надо сказать, что ее фамилии до сего момента никто из сидящих здесь не слышал и не знал, кроме разве судьи. Не о нем речь.

Появление Зины было встречено шумным вниманием, разговором, смешками и пересудом и особым вниманием самых первых беззастенчиво рассматривающих рядов. Но как только прокурор задал свой первый вопрос, наступила необычная тишина, похожая на черный провал пропасти, где не видно дна. Вопрос прокурора Зелинского был как камень, брошенный в эту пропасть, долетит ли, и когда долетит, и чем отзовется, дальним ли эхом или обвалом и грохотом других камней.

– Свидетельница Гвоздева, – спросил прокурор, заглядывая в какой-то листочек и наклоняя голову. – Вы до этого дня… Ну, до 19 апреля когда-нибудь встречали подсудимого Ведерникова?

– Нет, – сказала Зина. – Я его впервые увидела, когда он с Катькой моей стоял.

– Где стоял?

– На улице.

– А до этого дня, вы утверждаете, Ведерникова никогда не видели?

– Не видела, – сказала Зина.

– И не знали, что небезызвестный Васильев, который у вас бывал, является дружком подсудимого Ведерникова.

– Так он сам по себе, – сказала Зина. – Толик приходил один, а вместе они не ходили.

– Толик – это Васильев?

Зина кивнула. Даже теперь, после всего происшедшего, она продолжала называть его Толиком. Она стояла на сцене, скромно потупив глаза и сцепив пальцы рук, такая вся аккуратная, послушная, смирная, что представить было невозможно то, что это о ней, такой тихоне, столько понаговорено.

В свете ламп она гляделась даже привлекательней, чем там, на свету, и мужчины, особенно они, не преминули обсудить между собой все, что по этому поводу думают.

Бабы же, отмечая ее притягательность («медом, что ли, намазана, мужики зенки пялят, слюней напустили»), разглядели и морщинки ранние на лице, и худую грудь, и ножки тоже худоватые как палки, что уж там эти глупые парни могли найти?! Но главным уроном для свидетельницы были, конечно же, вопросы к ней судьи и прокурора, на которые ей нечего было отвечать, кроме разоблачительной правды, а вот ее-то и ждали в зале с большим нетерпением, зловредничая по каждому поводу, когда этой женщине приходилось смущаться и изворачиваться.

Впрочем, мужчины, настроенные добродушно, в этот момент жалели ее. Не из-за их ли жалости кто-то из девок, из молодых, кинул с последних рядов не без уязвленности, что она, змея, такая сякая, держит себя будто целочка и уже всех мужиков на свою сторону настроила… Небось и прокурор растаял, не прочь с ней ночку провести?!

Зал тут хохотнул и стал унимать не в меру раскипятившуюся девку, которая, и на глазок было видно, не из тех, которые могут вообще чем-нибудь к себе завлечь, и оттого невыносимы к чужой красоте. Особенно, кстати, привлекательной, что она приправлена постельными сплетнями и всякими домыслами.

– А этот Васильев… который Толик, часто к вам приходил?

– Часто, – просто сказала Зина.

– В какое время?

– В какое… Ну, когда ему хотелось.

– А все же?

Зина вздохнула, грустно посмотрела на прокурора.

– Вечером… После работы…

– И ночью?

– Да, – после паузы произнесла Зина; зал грохнул. Вот он, долгожданный обвал в горах!

Но прокурор был невозмутим. Он заглядывал в свой листочек и долбил и долбил, как дятел, в одну точку.

– В то утро он у вас был? Я имею в виду девятнадцатое апреля?

– Да, – сказала Зина.

– Он приходил к вам или… Простите, к вашей племяннице Кате?

– Ко мне, конечно, – ответила живей обычного Зина.

– Почему «конечно»?

Тут Зина замолчала и растерянно впервые, кажется, посмотрела в зал, будто искала там поддержки. Но холодны были едва освещенные лица в первых, видных отсюда рядах, да и не видела Зина сейчас этих лиц. Она смотрела вообще в зал, а может быть, просто в темноту, которая была символом ее прошлого. Не тот ли жадный до чужих подробностей зал, желавший что-то всегда потребить от ее жизни: сплетен ли или ее самою, окружал до сих пор в той, отрезанной судом, жизни?

– Катя – девочка, – ответила она тихо. – А у меня с Толиком совсем другое… Я мечтала… Я о семье…

Тут уж бабы не сдержались, не для того они ждали и прорвались в клуб, чтобы столько молчать.

– Семьи? А ты знаешь, что такое семья? Сучка ты!

– Бардак устроила!

– Девочка! Девочка? А где эта девочка?

– Людей сгубила!