Солдат и женщина(Повесть)

Лошадь взвилась на дыбы, когда он хотел взять ее под уздцы. Такая грубая хватка была ей непривычна. Криками «Балуй! Осади!» Рёдер оттеснил лошадь, так что задок саней ударился о доски. Женщины что-то между собой обсуждали. Говорила Ольга с седой. Ольга говорила, седая мотала головой. Молчала бы ты лучше, Ольга. Это ты ни одному человеку не сможешь объяснить. Это не случайность и не счастье, не провидение и не каприз, это нечто вроде медовой желчи, это то, чего никто не знает. Берегись, ты еще восстановишь против себя родного сына. Вот уже свекровь прижимает его к себе, словно мальчика необходимо оградить от родной матери. Лошадь, у тебя глаза стали будто сапожные гвоздики. Погоди-ка, у меня кое-что для тебя есть. Сегодня утром мне стало плохо. А отрезаны были два куска хлеба. Первый я отложил на потом, другой вообще спрятал. Не съел ни одного. Первый кусок нашел мальчик. Второй получишь ты. Мы с тобой никогда еще так не кутили.

Рёдер начал кормить вечно голодного обжору крошками. Надо было получше распределять, дорогой мой! Пока Рёдер силился вспомнить про себя этот приговор, температура второй раз за этот день дала свечку. И он рухнул наземь, к лошадиным ногам. Когда лошадь увидела, что человек упал, она выбрала мягкими губами остатки хлеба из его рук.

Ни одна из женщин не вскрикнула от страха, ни одна не подбежала, чтобы помочь человеку, потерявшему сознание. Подошла только Тамара. Да и то не спеша. И занялась упавшим так, словно то валялся среди дороги подгулявший кучер у ног своей лошади. Для начала она подняла голову лошади. Потом сделала то же самое с человеком. Видя, что это не помогает, она все так же не спеша принесла ведро. От брызг холодной воды больной хоть и не совсем пришел в себя, но во всяком случае застонал. Остальные женщины не вмешивались. Ольга сердилась. Больной — он всегда больной. А Тамара просто дура. Зачем она внушила ему такой смертельный страх перед Марфой? Просто дура. Спору нет, Марфа нетерпима, и озлоблена, и сурова, и непреклонна, но не зверь же она. Да, Марфа настояла, чтобы никто из нас не давал немцу приюта. Наши солдаты были бы счастливы, будь у них такая крыша над головой. И Марфа же настояла, чтобы ответственность за немца взвалили на Тамару. Она хочет дать Тамаре возможность загладить свою вину. Доказать, что Тамара виновата, не может никто. Думать, что виновата, могут все. Вероятно, и сама Тамара уже так думает. Ну ладно. Хочет оправдаться в глазах людей — ее дело. Только не надо так злиться, если по какой-нибудь причине у нее отнимут эту возможность. Она злится даже на высокую температуру. Она лезет вон из кожи, чтобы доказать, что разбирается в обстановке лучше других. Ее задание состоит в том, чтобы поладить с дьяволом. Но в глубине души она прекрасно понимает: ей достался никакой не дьявол, разве что дьяволенок. Впрочем, она даже себе самой не решается в этом признаться. И Марфе — нет. Вот мне — пожалуйста. Сперва признается, а потом не может простить себе самой, что призналась. Зато награду за признание, фонарь, она приняла из моих рук, сияя от радости. Ах, девочка, девочка, да не дергай же ты его так грубо. Не швыряй его на сани, словно падаль какую. Не попирай свою природу из страха. Из одного только страха сделать что-нибудь не так, как надо. Именно сейчас в войну, такой страх стал для нас непозволительной роскошью.