Солдат идет за плугом

Жена Иоганна давно умерла, сын погиб на фронте, невестку убило бомбой. Старику остались в утешение внучка Марта и сознание, что он всю свою жизнь прожил честно и достойно, как подобает истинному немцу.

У него теперь было две заботы: о хозяйском добре, о драгоценностях, оставленных на его попечение, и о судьбе Марты — заботу, от которой ему часто было трудно дышать.

Драгоценности и столовое серебро были скрыты надежно: никто не мог забраться в большой амбар, где он спрятал их в тайнике под стогом сена еще в те дни, когда барон собирался бежать из Клиберсфельда. С ключом от тяжелого замка старик не расставался, и амбар был всегда под его наблюдением.

Два дня тому назад ему показалось, что место под стогом ненадежно; он перекидал сено, вынул вещи из ямы, перепрятал их в погреб, а сено во избежание всяких подозрений водворил на прежнее место и успокоился на этот счет. Но судьба Марты тревожила его все больше и больше. Уже сколько раз он заставал угрюмого ефрейтора поляка, когда тот прикармливал девочку кусочками сахару и всякими другими сластями.

Что нужно было этому чужаку от его внучки? Он решил было пожаловаться сержанту. Татарин нравился Иоганну: он единственный из этих военных умел приказывать, с жителями держался без панибратства, был строг и корректен, как и полагается настоящему унтер-офицеру. Вот к нему старик втайне желал бы быть ближе, его приказы он выполнял бы со слепым повиновением. Но сержант и с ним держался холодно. И Иоганн не решился жаловаться.

Фрау Блаумер советовала ему быть начеку: известно, что большевики похищают детей. Надо что-то предпринять — ведь и сегодня утром он опять застал Юзефа у себя в сторожке: солдат смотрел на девочку, спавшую сладким детским сном, и ни на что не обращал внимания. Даже при Иоганне он не сдвинулся с места, стоял и ждал, когда Марта проснется, чтобы дать ей порошок из коробочки, которую держал в руке.

Фрау Блаумер, женщина, умудренная житейским опытом, и на этот счет предостерегала старика: прислала бедняжку Ирену, и та, заикаясь, передала, что большевики и такое делают — сперва лечат детей, а потом усылают их в Сибирь.

И все же сейчас Иоганн с ужасом признался самому себе в том, что более всего его тревожит не коварство поляка ефрейтора и не предостережения фрау Блаумер, Его ужасало и приводило в содрогание… О боже мой!.. Иоганн чувствовал, что на лбу у него выступает холодный пот… Да, нужно сказать себе честно и прямо: его, старого слугу, испугали сейчас слова Фрица о том, что настанет день, когда барон вернется в замок.

Как мог он поддаться таким мыслям? Иоганн никогда не слышал от хозяина дурного слова. Он не посмел тронуть ничего из хозяйского добра, даже ради того, чтобы купить Марте лекарство или добыть ей чего-нибудь повкуснее. Почему же его пугает возвращение барона фон Клибера? Сколько старик ни терзал себя этими размышлениями, он не мог найти ответа на этот вопрос. Может быть, он его и никогда не найдет… Глаза его были еле видны из-под красных, набухших век. Он стоял в оцепенении, сжимая узловатыми пальцами рукоятку вил. Что же делал в это время Фриц Хельберт — этот унтер-офицер, повязанный рабочим фартуком, виновник мучительных размышлений старика?

В ожидании ответа на вопрос, где зарыты драгоценности барона фон Клибера, Фриц взял деревянные грабли и очесывал и огребал заново сложенный стог сена.

Он вспоминал случай, такой непохожий на то, что получилось у него сегодня со старым Иоганном Аем. Случай с сундучками. Не только солдаты, сам сержант проникся доверием к нему. Да и теперь они считают его порядочным человеком. Усатый тогда пожал ему руку, назвал Фридрихом, сержант вернул ему документ, собирался отпустить домой. И все это за пять простых деревянных ящиков!

Хельберт помнил во всех подробностях то, что произошло потом с сундучками. Минут десять спустя кто-то постучал в дверь. Фриц испуганно бросился открывать. Он увидел Кондратенко и Бутнару и едва справился с волнением: может быть, они что-нибудь пронюхали о нем? Солдаты вошли, уселись на сундучках Краюшкина и Варшавского, оставшихся посреди комнаты, кивнули, чтоб и он сел.

— Скажи, столяр, приходилось тебе когда-нибудь встречаться с рабочими других народов? — спросил украинец через Бутнару.

— Нет, — не задумываясь, солгал Хельберт, заподозрив что-то страшное для себя.

— Ну, там какие-нибудь поляки, украинцы, французы?.

— Нет, нет…

— Так вот, Фридрих; есть на свете братство пролетариев всех стран. Гитлер хотел, чтобы вы об этом забыли, но теперь ты должен знать: все рабочие на свете должны быть заодно. Такой закон есть у нас в стране. О Марксе ты слышал? Об Энгельсе? Фюрер — подлец, скрывал от тебя правду о них. А ведь они — немцы, понимаешь? Энгельс — твой тезка — Фридрих. Так вот, мы пришли сказать тебе: можешь быть немцем и кем угодно другим, нас это не волнует. Мы больше верим другому паспорту — рабочей руке. Такой, как твоя. Переведи ему хорошенько эти слова, Григоре.

Онуфрий степенно ждал, пока Бутнару переводил, потом стал смущенно рыться в карманах.