Солдат идет за плугом

Виктор видел секретаря. Была ночь, темнота… И он знает только, что товарищ Вапя — светловолосый. А слышать — слышал его хорошо. О вере в людей говорил ему товарищ Ваня, о работе в массах. Слово в слово помнит Виктор все. Товарищ Ваня окрестил его тогда „интеллигентствующим“. Эх, как все изменилось за последнее время! Несомненно, товарищ Ваня знает обо всем: новых комсомольцев столько-то, собираются вступить столько-то… А технический аппарат! А школьный финансовый сектор! А члены МОПРа! А сочувствующие!.. Виктор вспоминает без угрызений совести, как он просил товарища Ваню послать его к рабочим. Теперь организация учащихся насчитывает немало молодых революционеров — пролетариев в промасленных рубахах, с лицами, потемневшими от угольной копоти. Металлисты! Вот, например, ремесленная школа: крепость! Скоро она целиком будет красная. Недаром сказал ему товарищ Ваня: „С рабочими ты повстречаешься в борьбе“.

Виктор задумчиво замедляет шаги. Да, так сказал товарищ Ваня: „В борьбе“…

Ячейка коммунистической молодежи в мужской ремесленной школе переживала организационный период, период „цементирования“, как говорил Виктор. Был составлен список учеников, в самое ближайшее время принимаемых в организацию. Виктор предвидел пополнение списка и деревенскими парнями. Они хоть и были здесь в меньшинстве, но их обязательно нужно вовлечь в ячейку. О возможности привлечения ученика в организацию судили по его отношению к школьным порядкам. Этого особенно требовал Яков Доруца: „Нам не нужны манекены, ничем не проявившие себя и ничего не знающие! Ученик, который сегодня во всем подчиняется директору, — это рабочий, который завтра продастся хозяину. Подхалим!..“

Первым, на кого он обрушил свои гневные речи, был собственный его братишка — Федораш Доруца.

Из-за малого своего роста Федораш находился под постоянной угрозой перевода его из слесарной к жестянщикам, даже увольнения из школы. Ведь одним из условий приема в школу был высокий рост. От поступающего даже требовалась фотография, на которой будущий ученик снят стоящим возле стула! Поэтому маленький Доруца особенно усердствовал в работе, старательно выполняя все приказы начальства.

Старший брат припер его к стене:

— В нашей семье еще никогда никто не выслуживался перед начальством. Дед, отец, мать — все были честными рабочими…

— Вспомнил деда! — прервал его задетый Федораш. — Его добрым именем сыт не будешь. И отец не встанет из могилы выручать тебя из беды. Они при жизни не могли добиться, чтобы мы не пропадали с голоду. А о бедной маме ты бы лучше не говорил! Два взрослых сына, а все еще работает поденно на хозяина. В ее-то возрасте! За других борешься, а о ней совсем забыл. Работу забросил, попусту теряешь время на эту политику. Не сегодня-завтра выбросят из школы. Куда тогда пойдешь? Никто тебя и знать не захочет! Вернешься домой — больше некуда! Матери на шею сядешь, будешь вырывать у нее изо рта кусок… „В нашей семье не было подхалимов!“— передразнил он с негодованием, сам переходя в наступление. — Зато и не было у нас куска мамалыги в доме! Подумаешь, дедовская и прадедовская честь! За это тебе мороженой луковицы не дадут! Я о своем куске хлеба забочусь. Учусь ремеслу и думаю о завтрашнем дне. За все берусь: где чаевые получу от заказчика, где клещи припрячу для продажи, а то сбегаю на вокзал помочь какой-нибудь барыне. Сегодня копейка, завтра копейка… Эх, не будь я такого маленького роста!.. Так и знай: наперекор директору я ничего не стану делать…

Не дослушав его, Доруца вышел из себя:

— Эх, ты, „сегодня копейка, завтра копейка!“ Так и будешь пресмыкаться всю жизнь! Шкурником станешь, скопидомом! А мы как раз и боремся за будущее матери, всех наших матерей… И ты больше мне не брат!

А когда был поставлен вопрос о приеме в ячейку Филиппа Ромышкану из токарной, сына крестьянина, Доруца поддержал это предложение. За ненависть Филиппа к Стурзе, вслед которому он во время перекличек в дормиторе кричал „сюртучник“, за дерзкое прозвище „городские мошенники“, которым Филипп наградил школьное начальство, Доруца предал забвению давнюю свою вражду с Ромышкану. А ведь было время — недолюбливал он этого мужичка с садовым ножом, по-хозяйски прикрепленным медной цепочкой к петле жилетки из грубого монастырского сукна.

О Ромышкану между Доруцей и Фретпчем произошел спор.

— Он крестьянин, понимаешь? Мужик-бунтарь! — горячился Доруца. — Нам нужны такие активисты. Нельзя забывать, что Бессарабия — крестьянская страна!

— Да, Ромышкану крестьянин, — отозвался Фретич, — в том-то и дело. Сколько времени он уже средн нас, а как был мужиком, так и остался. Не видишь, что ли? У нас — сыты ли мы или голодны — все пополам, а он в сторонке, копается в своей торбе. Отцовские десятинки!

Фретич на минуту задумался.