Солдат идет за плугом

И еще одно, товарищи, — и особенно пусть секретарь ячейки примет это во внимание — комсомольцы обязательно должны изучать марксистскую теорию. Ленин учит нас: „Без революционной теории не может быть и революционного движения“. Недостатки в вашей работе во многом объясняются тем, что вы не знакомы с революционной теорией. Недостатки эти нужно исправить в самое короткое время. Повторяю: в самое короткое время!

С завтрашнего дня, даже уже сегодня, нужно помешать производству капсюлей для гранат. Не только ячейка, а вся школа должна участвовать в этом. Расшевелите комитет учеников! Пусть комитет возьмет на себя руководство борьбой против милитаризации. Требуйте аннулирования военного заказа. Саботируйте! Ни одного капсюля из ваших рук! Руки прочь от отечества рабочих! Пишите на всех стенах, на домах, тротуарах — повсюду: „Долой антисоветскую войну!“, „Долой фашизм!“

Товарищ Ваня говорил сейчас во все сгущающейся темноте мастерской, и среди учеников его можно было различить только по порывистым движениям поднятой руки.

— Сегодня же ночью поднимите учеников. Расскажите им все: о Колесникове, о капсюлях для гранат. Соберите немедленно комитет. Организуйте группу ребят — пусть пишут лозунги! Пусть вся окраина, весь район узнает о вашей борьбе. Весь город! Можете это дело поручить Горовицу. Это будет первое его задание. А что касается приема его в комсомол, то теперь вопрос легче будет решить в борьбе. Не раздумывайте долго и в отношении Урсэкие и Капаклы. Они — наши люди. — Секретарь посмотрел на часы. — Связь со школой будет поддерживать товарищ Анишора. Ей это больше всего с руки. А теперь берите слово, товарищи! Давайте решать, какие меры нужно принять в ближайшее время. Вскоре мы соберемся снова. Полагайтесь на помощь партии.

Когда собрание кончилось, первыми покинули мастерскую секретарь городского комитета, Виктор и Анишора. Дядя Штефан, как только заметил их, быстро двинулся вперед — показать дорогу к самому глухому углу двора. Вскарабкавшись первым на забор в том месте, где была порвана колючая проволока, товарищ Ваня послал старику прощальный привет рукой. А тот вдруг обнажил голову и застыл с картузом в руке. Ветерок ласково шевелил белые пряди его волос. Он проводил товарища Ваню, Виктора и Анишору задумчивым взглядом. Вот такие же внучата были бы и у него. Точно такие. Поумирали все… Очнувшись от задумчивости, Штефан напялил свой нелепый картуз, который заставил его купить Фабиан, и быстро пошел к слесарной. Там еще оставались ребята. Они доверили ему сторожевой пост.

Стояла летняя ночь.

Домики городка, словно ища опоры, жались один к другому. Пыль, целый день клубившаяся облаком, сейчас мягким покровом опустилась на землю, будто и она подчинялась ночи. Даже вечно стоявшее здесь, на окраине, зловоние перебивала струя свежего воздуха.

Во дворах под открытым звездным небом расположились на ночь семьи рабочих. Тряпье, которым были прикрыты дети, разбросанная тут же скудная домашняя утварь придавали этим спавшим среди бурьяна людям вид кочевников, расположившихся на привал после долгого, утомительного похода, который с рассветом нужно будет продолжать.

Товарищ Ваня, по обе стороны которого шагали Виктор и Анишора, держался в тени, падающей от домов.

— Горовица мне нужно завтра во что бы то ни стало еще раз повидать, — говорил он Анишоре. — Плохо, что на собрании не поговорили о том, что ты, Анишора, упустила из виду собственного своего отца. Ведь он не мог не знать, что с деталями дело не чисто… Необходимо было…

— Может, вам нужно поговорить наедине? Конспирация? — тихо спросил Виктор.

— Нет, нет, — отозвался секретарь, — ты нас не стесняешь.

Анишоре хотелось, чтобы товарищ Ваня что-нибудь сказал Виктору. Что-нибудь теплое, ласковое. Поговорил бы с ним о подготовке учащихся к борьбе, подбодрил бы его. Она видела расстроенное лицо Виктора, и ей было его жаль. Впрочем, не только жаль — его горе Анишора переживала вместе с ним. Виктор был ей дорог…

…Вот Бессарабия освобождена. Отец ее находит свое место в жизни. Его мучительным переживаниям пришел конец. Мастеру Цэрнэ нет больше нужды выбивать своим долотцом вывески для торгашей или клепать разные там жестянки. Он ведь такой замечательный мастер-художник! Он воплотит в металле образы, полные чувства, жизни. Он так мечтает об этом! „Дайте мне медь и свободу…“ — обращается иногда старик к кому-то невидимому, шагая по своей каморке.

С освобождением Бессарабии начинались в мечтах Анишоры самые счастливые минуты ее жизни. Она видела себя изучающей инженерное дело в одном из городов Советского Союза. А может, в Москве… И рядом с ней Виктор…

Не была ли она сегодня слишком сурова с ним? Но нужно же было указать ему на ошибки!