Солдат идет за плугом

Оставшись один, кузнец выпустил молот из рук, прислушиваясь к хору слесарей.

— Эх, бедняги!.. — вздохнул он глубоко. — Хорошие ребята! Хоро-шие…

Когда по зову директора привратник Аким явился в канцелярию, господин Фабиан уже собирался уходить.

— Пусть Штефан в девять часов утра подаст мне бричку. Звонок на ужин дать сегодня часом позже. Подъем завтра — часом раньше… Впрочем, Стурза все тебе скажет подробнее, — распорядился он.

Аким вышел во двор вслед за директором.

Небо над городком было звездное, высокое. В вечерней тишине земля паровала — теплая, благоуханная земля. Из слесарной доносились тоскливые слова песни:

Бешено крутятся тяжкие сверла…
Что бы там ни было — начиналась весна.

Глава III

Дребезжа всеми гайками, бричка тяжело грохотала по разбитой мостовой.

— Н-но-о! — Кучер Штефан, которого ученики звали дядей Штефаном, — одна тень, а не старик, — изо всех сил дергал вожжи, стараясь объезжать ямы и большие камни.

Несмотря на ухабы, которые, казалось, вытряхивали душу, господин Фабиан старался держаться в бричке с обычным достоинством. Откинутая голова, выпрямленный стан, вся представительная осанка директора должны были показать его полное презрение к окружающему. Но тряска, прерывистый стук колес, наскакивавших на камни, и хриплые окрики тщедушного старика все-таки действовали на нервы и придавали лицу господина Фабиана несвойственное ему кислое выражение.

— Свинство! — бормотал он, брезгливо отворачиваясь от старика. Настроение его все больше портилось.

В школе определенно происходит что-то неладное… Ему даже не хотелось додумывать эту мысль до конца. Сперва надо послушать, что скажет Хородничану. Хотя, что нового может сказать ему учитель, если он видел все собственными глазами! Совершенно ясно: вчера ученики были готовы к бунту. С каким видом они отправились на работу! А эта записка в классном журнале! А эта песня в слесарной!.. Там по-настоящему работали человека два — три, не больше. Да! Следует принять срочные меры, пока не поздно… То, что вчера казалось неприятным эпизодом, случайной проделкой этого «мужичья», может разрастись до непредвиденных размеров.

Господин Фабиан восстанавливал все подробности происшествия вплоть до выражения глаз учеников, интонаций их голосов. То, что произошло вчера, несомненно, было задумано раньше…

— Н-но-о, кляча, чтоб тебя волки съели! — закричал Штефан.

Однако было уже поздно. Колесо соскользнуло в выбоину, и бричка чуть не перевернулась. Кучер с руганью огрел лошаденку кнутом.

— А, чтоб тебя черти взяли! — Господин Фабиан вышел из себя. — Сверни-ка на другую улицу, слышишь! А то рессоры этой таратайки, чего доброго… — И он снова погрузился в свои мысли: «Даже Фретич! Подумать только, даже Фретич!»

По немощеной боковой улочке колеса не так тарахтели и разбитые рессоры уже не так подкидывали седока. Скучающий взгляд господина Фабиана скользил теперь не по высоким оградам с наглухо закрытыми воротами — мимо пробегали низенькие, привалившиеся друг к другу хатенки. Позеленевшие лужи, пустыри, заваленные мусором, придавали улочке унылый, заброшенный вид. Грязь здесь никогда не просыхала, лужи стояли с весны до поздней осени.

Старик Штефан то и дело безнадежно замахивался кнутом и понукал лошаденку, а та, натужно вытянув шею, старалась изо всех сил, не шагала, а, казалось, валилась вперед.

Наконец колеса окончательно завязли.

Подвернув штаны, кучер слез с брички, погладил мимоходом костлявые взопревшие бока клячи и легонько взял ее под уздцы:

— Хай, дружок, хай!

— А не большой ли будет крюк до дома Хородничану? — спросил немного спустя господин Фабиан, прислушиваясь, как сочно хлюпают по грязи копыта лошади и босые ноги старика.

— Барина Хородничану? А вот сейчас… скоро… — Старик, рванув с досады за уздечку, свернул на другую улицу. — Айда, кляча!

«Барином величает! — иронически улыбнулся про себя господин Фабиан. — Что Хородничану занимается „демократической“ политикой, что в камеру труда он выбран от служащих — это для них не важно. Мужичье знает одно: если ты не ходишь, как они, босиком и не возишься весь в грязи возле своей клячи, значит, ты не их поля ягода. Ха-ха, демократ! Вот твой обожаемый плебей — он не считает тебя своим. „Барин Хородничану…“

— Тпру-у-у!..

Учителя истории Константина Хородничану ученики ремесленной школы с особым уважением называли „наш преподаватель“. Авторитетом, которым он пользовался, Хородничану был обязан, между прочим, и своей импозантной наружности. Длинная черная борода, идеально ровно подстриженная, на первый взгляд казалась приклеенной — такой она составляла контраст с моложавым холеным лицом учителя. Хородничану носил черную фетровую шляпу с широкими опущенными полями. Входя в класс и раскланиваясь с учениками, он умел снимать ее таким широким жестом, как никто другой: „Приветствую вас, господа!“ Тогда открывался широкий лоб и белая блестящая лысина до самого затылка.