Солдат империи

В первое дело Иван Арефьев попал уже 25-26 сентября 1850 года, когда по приказу командира дивизии был сформирован отряд «для наказания непокорных горцев». Выступили тогда из станицы Некрасовской, что всего лишь в верстах пятнадцати от Усть-Ла-бинской. Шли по левому берегу Лабы, затем повернули к югу, в междуречье Лабы и Белой. Тут-то и завязалась перестрелка, в результате которой кое-кто из новичков мог уже и не вернуться в казармы.

Стреляли по команде, Иван старался поспешать перезаряжать ружье, целился, но... противника в густых зарослях орешника не видел. Испугаться он и вовсе не успел, даже когда в ответ из кустов полетели пули.

После перестрелки горцы то ли отошли, то ли рассеялись, и дальнейшее их преследование командир отряда, по-видимому, признал бессмысленным. Своих раненых и убитых, слава Богу, не оказалось. Когда все закончилось, человек десять во главе с унтер-офицером послали осмотреть место засады.

Только теперь почувствовал Иван, как пот заливает глаза и как сильно тянет двадцатифунтовый ранец...

Потом была команда «Оправиться»; солдаты сняли ранцы, присели на траву, рядом положили ружья. Захотелось пить.

Вернулись посланные на разведку, унтер доложил командиру, что следов крови на земле и листьях не видали, значит, и та сторона обошлась без потерь. Дальше берега одного из притоков Лабы не пошли, да и здесь не очень высовывались.

На ночь расставили караулы, расстелили шинели, ранцы приспособили под голову, однако спали неспокойно: ждали нападения. Но все обошлось, утром отряд повернул обратно.

Надвигалась осень, застучали дожди, чаще стали задувать холодные ветры, но работа не прерывалась: все так же расчищали просеки, рубили лес. Уже не так, как в первые недели, болели плечи, спина. А потом Иван и вовсе приспособился, притерпелся.

Стоял он ив дозорах, что выдвигались по сторонам от основной команды рубщиков. Старательно вглядывался в чащу, прислушивался к каждому шороху в кустах, ружье держал наготове, знал не понаслышке: проспишь, проворонишь нападение — самого зарежут и товарищи погибнут.

В ноябре прибыли еще две маршевые роты рекрутов, теперь уже Иван, когда поглядывал на молодых и необстрелянных солдат, хмурил брови и норовил их поучать. Правда, глупость эта быстро прошла.

К концу 1850 года для разбросанных по станицам и укреплениям Кавказской линии солдат стал исполняться приказ по Корпусу, где говорилось: «Государь Император в 9-й день июня 1848 г. Высочайше утвердить изволил окончательно для войск... новое обмундирование и снаряжение, а именно:

1) вместо овчинной шапки — папахи,

2) вместо мундиров — полукафтаны,

3) вместо зимних и летних панталон — зимние и летние шаровары,

4) сапоги с длинными голенищами из черной юхтовой кожи вместо третьей пары для войск, назначаемых в экспедиции,

5) вместо сумы патронной с перевязью — патронтаж черной юхтовой кожи, с местами на 60 патронов и к оному перевязь из белой юхтовой кожи, вычерненной по Егерскому образцу,

6) вместо портупеи поясной — ремень с лопастью по особому образцу из белой юхтовой кожи, вычерненный воском по Егерскому образцу, с железной вороненой бляхой для застегивания,

7) вместо ранца телячьего — ранец из черной юхтовой кожи,

8) ремни к ранцу из белой юхтовой кожи по образцу ныне употребляемому и во всех войсках вычерненные воском по Егерскому образцу,

9) котелок железный с крышкою, полагаемый на трех человек, иметь оные на людях второй шеренги, на прочих же оставить ныне употребляемые манерки,

10) вместо тесака — саперный нож».

Особенно пришлись солдатам по душе сапоги с длинными голенищами, теперь защищали они штаны и ноги от колючек. А еще более — свободный, в отличие от тесного мундира, и потому удобный в носке и в бою полукафтан темно-зеленого цвета, с красной выпушкой по борту, на обшлагах и карманных клапанах.

Нож, тоже полагавшийся солдату, выдавался теперь с двухлезвийным клинком, клинок достигал сорока девяти сантиметров, медный эфес представлял собой рукоять с головкой и крестовиной, деревянные ножны с наконечником из латуни покрывала кожа, а весил нож чуть менее полутора килограмм и должен был быть удобнее в бою.

Несмотря на предзимье, а затем на зимние холода, солдаты не очень любили поддевать под шинель теплые набрюшники, они сковывали движения в плечах и поясе, мешали в дороге и в бою.

Иван, как и другие, тоже предпочитал мерзнуть: без набрюшника и штыком удобнее работать, да и целиться сподручнее — ружье у плеча как влитое.

Офицеры все это знали, но такую солдатскую вольность оставляли без внимания, баловством, по указанным причинам, не считали. Но когда нижние чины чаще стали простужаться, а некоторые и подолгу болеть, появился приказ начальника 19-й дивизии Шилинга за № 69. Привожу часть подлинного текста этого приказа, который характеризует, на мой взгляд, отнюдь не формальное отношение самого высокого воинского начальства к «сбережению здоровья» солдат: