Солдат, который вернулся

— Зачем? — Екатерина подняла брови. — Разве ты не догадываешься?

— Катя, не повторяйся!

— Но нам же было хорошо. Почему не продолжить? Или ты обманывал меня? Я не дала тебе того, что ты ждал?

— Все было хорошо, Катя…

Женщина вздохнула:

— Было! Какое страшное слово. Мертвое. Так об умерших говорят. Был и никогда больше не будет. Но мы же живые, Рома!

— Ты хочешь, чтобы я стал таким же, как Говорков?

Екатерина удивилась и спросила:

— О чем ты говоришь?

— О том, Катя, что Говорков вынуждал тебя спать с ним, шантажируя работой. Получается, что я использую твои чувства для того же самого.

— Ты в своем уме, Рома? Я же сама пришла к тебе. Я люблю тебя. Знаю, ты не веришь, но это так.

— Но я-то, Катя, не люблю тебя. Ты симпатичная, мне хорошо с тобой, но любви-то нет. Ты знаешь об этом! Я сожалею, но пока…

— Спасибо за откровенность. Впрочем, я и не надеялась на то, что примешь меня. Извини. — Екатерина заплакала, выскочила в сени.

Хлопнула дверь.

— Черт! — выругался Николаев. — Ну и положение. Но и Катя должна понимать, что не по-людски вот так, наскоком. Лишь бы удовлетворить свои потребности.

Он встал, закурил. С другой стороны, вдруг она действительно полюбила и раньше не знала того, что испытала с ним, то что ей делать? Если тянет к нему, а сдержать себя невозможно? Нет, он поступил не по-людски. Не надо было гнать ее. Ведь она тоже нравится ему. И хотела-то ласки, нежности. Да, любви нет, а что она такое? Никто не объяснит. Сам должен почувствовать. Может, потом так и будет? Он, по сути, выгнал женщину, с которой провел ночь. Вчера, значит, она была нужна ему, сегодня нет. Извини, дорогая, но ты права, я получил свое, так что жди, когда позову, а сейчас прошу на выход. Неправильно это, некрасиво, не по-мужски. Но ничего не изменить. Не идти же обратно к Воронцовым и просить у Кати прощения. Сходить, в принципе, можно, но теперь она не вернется.

Николаев выдохнул, взял из буфета уцелевшую бутылку водки, открыл ее, выпил сто граммов. Потом Роман выкурил сигарету, лег, не раздеваясь, на кровать и заставил себя уснуть. Он умел это делать, программировать сон. Служба в спецназе научила.

А Екатерина вновь не смогла спать. Она уткнулась в подушку, часто вздрагивала и прикладывала к глазам носовой платок.

Катя не винила Николаева. Ей было обидно и жалко себя. Боль сдавливала грудь, безысходность перехватывала дыхание, отчаяние рвало душу. Состояние влюбленной, но отвергнутой женщины описать невозможно. Трудно даже представить, насколько оно тяжело.

Кате было плохо. В голове бился вопрос, за что ей дана эта мука — любить и быть нелюбимой? Ответа на него она не находила.

Катя решила выпить снотворного, которое принимала ее мать, поднялась и в окно увидела, как в сторону дома Николаева мимо палисадника скользнула тень, отбрасываемая невысоким человеком. Она испугалась, и теперь уже страх отозвался тупой болью.

Екатерина встала, накинула халат, надела тапки, поспешила в сени, оттуда — на крыльцо. Там Катя остановилась и прислушалась.

Сперва до нее донесся стук в дверь дома Николаева, потом — его голос:

— Кто там?

Услышала она и ответ:

— Дядя Роман, это я, Вовка Гусев. Открой! Беда!

Для Николаева этот стук прозвучал автоматной очередью.

«Катя? — подумал Роман. — Нет, вряд ли. Тогда кто?»

Он подошел к двери.

— Кто там?

В ответ Роман услышал взволнованный голос Володи Гусева, распахнул дверь и спросил:

— Что случилось?

Парень дрожал.

— Дядя Роман, помоги! Батя мамку убивает!

Николаев не мешкая рванулся к дому Гусева.

На улицу вышла Екатерина и спросила:

— Что произошло?

— Потом, Катя. Вовку забери! — Роман на бегу повернул голову к сыну друга и приказал ему: — А ты оставайся здесь. В хату без разрешения ни ногой!

— Иди ко мне, Володя! — позвала Катя, и парень остался с ней.

Николаев ворвался в сени дома Гусевых, оттуда проскочил в зал. Он увидел Кольку, прижавшего жену к мебельной стенке и приставившего к ее шее кухонный нож.

— Молись, сука! — услышал Роман.

Гусев повернулся, услышав шум, донесшийся из сеней:

— Ромка? Какого черта?

— Подожди, Коля, спокойно. Ты чего это творишь?

— Она мне жизнь испоганила. Сил больше никаких нет. Убью сволочь — и дело с концом.

— Не спеши, убить всегда успеешь. Никуда Ленка не денется. Ты отпусти ее, Коля, поговорим.

— Нет, сначала я ей, стерве, кровь пущу.

— Ты же любишь ее.

— И что? Она же, сука, кладет на мою любовь.

Елена с мольбой в глазах смотрела на Николаева.

— Ладно, убьешь ты жену. Тебя засадят в тюрягу, причем надолго, как бы не на всю жизнь. А Вовка? О нем ты подумал? Как ему жить без родителей? Сиротой? Он же еще пацан. Не проживет без вас, погибнет. Ты об этом подумал?

— Ромка, уйди! Вовку соседи пригреют. А пропадет, значит, судьба такая.

— Уйди, значит? А ну-ка брось нож, — взревел Николаев. — Или я стреляю. Мигнуть не успеешь, как всажу пулю в башку.

У Романа не было с собой пистолета, да и угроза не подействовала.

— Что? В друга стрелять? Ну, давай, чего медлишь? Вот он я, весь перед тобой! — Гусь отпустил Елену, которая тут же прошмыгнула в спальню, повернулся к прапорщику и заявил: — Стреляй!

— Нож брось!