Солдат неудачи

- Генрих, так уж получилось, что судьба загнала нас с тобой в одну лодку. Меня, потому, что я не смог жить дальше, как жил, тебя, потому, что были преданы твои идеалы. С тех пор минуло больше полтысячи лет, и наши проблемы уже не играют никакой роли. Никому они не важны, кроме нас самих. Но устраивать по этому поводу трагедию, я не собираюсь. Мы живы, это самое главное. Ты не смог пережить окончания войны? Тут идет другая война. Такая же, как и большинство других войн, которые начинались за идеи, деньги, амбиции. А мы, просто солдаты и должны делать то, что умеем делать лучше всего - воевать. Поганцы - политики и жирные толстосумы, так и будут сидеть в своих кабинетах и вслух рассуждать о своих идеалах и шкурных интересах, а умирать в бою будут такие солдаты, как мы. Потому наша задача - выжить! А выжить в бою, можно только одним способом: уничтожить противника. Это хорошая мотивация - желание жить.

Генрих остыл, лицо приняло нормальную окраску, только осунулось, как это бывает у здоровых, но очень уставших людей.

- Я не сторонник фанатичного отношения к дисциплине, но приказ, отданный в боевой обстановке, должен быть выполнен точно и в срок. Если ты посчитаешь, что это невозможно для тебя, я хочу это знать до начала боя.

Немец открыл рот, собираясь сказать, но я остановил его жестом.

- Не торопись, ты еще очень мало знаешь об этом мире, поверь, он сильно отличается от того, что ты видел до сих пор. Ответ мне нужен не сегодня. Сначала, пройдешь курс подготовки, познакомишься поближе с теми, с кем тебя свела судьба. Если ты попал сюда, значит, был ты хорошим солдатом. А хороший солдат, он всегда, хороший солдат.

Я встал и протянул ему руку. Генрих вскочил и пожал мне ее. Это было странным ощущением. Рукопожатие фашиста. Слово "фашист" в детстве было ругательством. Я родился через пятнадцать лет после войны, которая практически стерла мой город с лица земли. Память о войне была очень сильна. Она и называлась: "Война". Не Великая Отечественная, как называла ее пропаганда, не Вторая мировая, как звали ее позднее историки, а просто "Война". Самая страшная, в истории моего народа, самая разрушительная и тяжелая. Поначалу было непонятно, почему 9 мая, в день Победы, с каждым годом редеют ряды ветеранов. Они умирали, те, кто видел войну и прошел ее, защитив свою Родину. Они умирали от старых ран, от старости, от свинства и глупости новых поколений, не знавших ужасов войны, голода, бомбежек и животного страха. Поколений выросших в мире и сытости. Счастливых и глупых. Но поколения взрослели, уже сами проходя очередные "горячие точки". Обзаводились пониманием, и приходили на Площадь Победы, с горечью наблюдая, как тают ряды ветеранов Войны. Той самой Войны.

Анна ворвалась в комнату, как ураган. Рыжие волосы, огненным пятном осветили серый полумрак, но настроения не придали. Просто, что-то яркое и чужеродное. Окинула быстрым взглядом убогий интерьер и плюхнулась на стул, без приглашения, вытаращив на меня зеленые глаза.

- Кто вам разрешил сесть?

- А мне на это нужно особое разрешение?

- Теперь вам на все нужно особое разрешение.

- Это с какой стати?

- Встать! Представиться!

- А что вы на меня кричите?!

Никакого желания понимать. Никакого желания сотрудничать. Ладно, поучим тебя субординации. Встал, поставил ногу на стул польки, придавив к сиденью ткань комбинезона, который болтался на ней, как на вешалке. Приблизил лицо к ее лицу.

- Я имею право не только кричать. Я могу, без суда и следствия, свернуть твою тощую шею, лишь потому, что мне не понравились прыщи у тебя на роже. Я могу раскатать тебя в блин, потом выстелить тобой комнату, что бы все могли вытирать ноги. А могу приказать тебе подтирать мне задницу и расстрелять тебя, если ты, хоть слово скажешь не по делу. Ясно?!

Анна дернулась, пытаясь встать со стула, но мой ботинок эффективно удерживал ее на месте.

- Ясно?! - я приблизил лицо вплотную, - Встать! Представиться!

Она дернулась еще раз, потеряла равновесие, свалилась на пол. Быстро подскочила. Лицо красное, прическа растрепана, в глазах растерянность. Вытянулась, почти по-армейски:

- Анна Ружовска!

- И что, Анна Ружовска, ты здесь делаешь?

- Не знаю, мне сказали, что я должна поговорить с вами…

- И я не знаю. Не знаю, что тебе здесь делать. Вроде, нечего. Назад тебя не отправить, значит, "в расход"?

- Как "в расход", это убить, что ли?

- А, что, тебя кормить-поить будем? Это все денег стоит, а деньги отрабатывать надо. И отношение хорошее, и крышу над головой, и пищу. Судя по твоим манерам, ты вряд ли подойдешь. Здесь идет война, взаимоотношения соответствующие, а ты заявилась, начала права качать, скандалить, возражать, спорить.

Анна с сомнением переминается с ноги на ногу. Интересно, почему она такая худая? Явно, себя голодом не морит. Значит, либо глисты, либо, стервоза она редкостная.

- Я не возражала, не спорила! - чуть не плачет.

Я уже говорю совсем спокойно, даже скучно, равнодушно.

- Вот видишь? Опять возражаешь и споришь!