Солдат по кличке Рекс

— Тоже мне, тайну открыл, — усмехнулся Сажин. — Жену Громова вся дивизия знает. Да-да, жену! — с нажимом повторил полковник. — Поэтому слушай приказ: отвести Рекса в медсанбат и передать Маше. Будет спрашивать, в чем дело, объясни, что капитан Громов в длительном поиске, пошел, мол, по тылам противника. И вообще! — повысил он голос. — Пока не получили официального извещения, пока сами не предали боевого товарища вот этой земле, — топнул он ногой, — приказываю командира разведки считать без вести пропавшим!

— Так точно, без вести пропавшим! — подхватил Седых.

— То-то! Мало ли что видели саперы: бросился с миной под гусеницы «тигра». Может, отшвырнуло взрывной волной или что-нибудь еще… На войне не такое бывает. Но Орешниковой об этом ни гугу!

— Есть, ни гугу, — козырнул Седых. — Прошу прощения, товарищ полковник, вы прямо надежду дали. Может, и правда, лежит где-нибудь наш капитан и ждет. А что, если пошуровать в том месте по воронкам да канавам?

— Уже шуровали. Без тебя догадались. Но сначала там шуровали немцы.

— Не может быть! Нет, в плен наш капитан не сдастся! Вы что?! Да он! Да как вы могли такое подумать?! — налился краской Седых.

— Помолчи, не кипятись. Разве я об этом? Я только говорю, что тот участок пять часов был у фрицев. Могли они собрать контуженых и раненых?

— Не могли. Не до того было. Наша артиллерия вела такой огонь, что им не высунуться.

— Верно говоришь. Ладно, что-нибудь придумаем. А пока затишье, бери собаку и веди в медсанбат.

Седых потрепал вялые уши Рекса, предложил кусок сахару, но тот даже не посмотрел на него. А когда старшина взял его за поводок и куда-то повел, Рекс послушно поплелся следом. Как-то сразу дали себя знать все раны, и Рекс с трудом волочился, припадая на перебитые лапы, а из глотки вместо ровного дыхания вырывался мерзкий сип. Но Рекс шел. Ему было все равно куда и зачем идти. К тому же он чувствовал, что хозяин в этом блиндаже не появится. А раз так, какая разница — лежать, сидеть или тащиться по развороченной земле.

Первым увидел Рекса доктор Васильев. Он стоял в заляпанном кровью халате и деловито сортировал раненых: на стол, на перевязку, в тыл…

— Вот, — козырнул Седых. — Полковник Сажин приказал передать младшему сержанту Орешниковой.

Васильев взглянул на Рекса и опустился на пенек.

— Неужели? Где? Когда?! Не может быть!

— Прорвались танки. Комдив приказал взять саперов и остановить. Наши ребята тоже пошли, но капитан уговорил часть разведчиков оставить. Из саперов кое-кто уцелел, а наши не вернулись. Я тоже должен был быть там. Там, а не здесь! — вдруг заплакал Седых. — Ну почему он меня не взял? Почему я жив? Как жить? Как людям в глаза смотреть? Век себе не прощу. Эх, товарищ капитан, какой это был командир! За таким хоть в огонь, хоть… Не взял он меня в огонь, не взял. А как мы слушали соловьев!..

Слезы катились из закрытых глаз старшины. Он понимал, что так нельзя, но никак не мог с собой совладать. Васильев достал какой-то флакончик, заставил старшину отхлебнуть — и тот успокоился.

Потрясенный Васильев не мог сказать ни слова. Уж кто-кто, а он, каждый день имеющий дело со смертью, мог бы привыкнуть к тому, что на войне бывают не только раненые, но и убитые. Но Виктор? При чем тут его лучший друг Виктор Громов? Чтобы такой лихой парень позволил догнать себя какой-то дрянной пуле? Да и что ему пуля, он совладает и с пулей! Наконец, в нем проснулся врач.

— Стоп! Спокойно. Хоть что-нибудь от него осталось? Где схоронили?

— То-то и оно, что ничего не нашли. Саперы сказали, взрыв был чуть не до небес.

— Так. Понятно. Маше ни слова. Впрочем, я сам. Давайте Рекса. Можете быть свободны. Нет! Стойте! И слушайте! Слушайте меня, старшина Седых!

Васильев приблизил сузившиеся глаза к самым ресницам старшины и шипяще процедил:

— Отомстить надо! Слышите, старшина? Так отомстить, чтоб их берлинским матерям сто лет не выплакать слез! Бить их, гадов. Бить, топтать и жечь, пока последний ублюдок со свастикой не будет закопан в этой земле!

— Хрен им, а не нашу землю! — взъярился и Седых. — Вытащить. Вытащить всех до единого, чтоб не оскверняли русскую землю. И пусть их закапывает фюрер на своей главной площади. Чтоб видели ихние потомки и зареклись ходить в наши края! А за командира отомстим. Слово! Все, ухожу из разведки. Надоело таскать целеньких фрицев. Теперь буду убивать! Ну и накрошу же я, ну накрошу! Прощайте, товарищ капитан, может, не доведется…

— Прощай, — протянул руку Васильев. — Воюй, как учил командир, с умом!

Маше доктор Васильев решил ничего не говорить. Он взял поводок, отвел Рекса в свой блиндаж, плеснул в миску супа, убедился, что Рекс на еду не реагирует, понимающе покачал головой и ушел в операционную палатку. Там на столе лежали изувеченные крупповской сталью люди. Их дальнейшая судьба была в его руках, и он вкладывал в эти руки всю свою душу, все сердце, чтобы отвоевать у смерти молодые жизни.