Солдат по кличке Рекс

Кряхтя и чертыхаясь, Мирошников с трудом натянул сапог и молча перелез через бруствер.

Офицера нашли быстро. Разведчики потащили его, а саперы — Сидоренко. Капитан полз последним. Вдруг он услышал глухое рычание. Замер. Прислушался. Тишина.

Снова пополз — и снова рычание. Неожиданно взлетела ракета, но еще раньше Громов заметил воронку и скатился вниз. В тот же миг на рукаве клацнули зубы.

Не так уж долго висела ракета, но Громов успел разглядеть того самого пса. Большой. Черный. Весь в крови. Передние лапы перебиты. Из воронки ему не выбраться. Там бы и сдох. Но рядом оказался враг, и собака нашла силы вцепиться в него мертвой хваткой.

Рукояткой пистолета Громов разжал зубы. Приставил дуло к окровавленной морде. Подумал. Достал ремешок, крепко связал пасть, накинул на грудь петлю, выбрался из воронки и потащил собаку за собой. Поначалу она пыталась вырваться, но полоса крови становилась все уже, а рывки слабее.

«Уходят последние силы, — подумал Громов. — Жалко. Тоже ведь «язык», хоть и бессловесный. И как это мы не догадались натаскать хоть какую-нибудь дворняжку?! Хорошая собака в нашем деле дорогого стоит. Такую собаку воспитывают годами. Стоп! А что, если этого фашиста передрессировать? Вот было бы дело! Только сдохнешь ты, проклятая псина. Как пить дать, сдохнешь».

Собака временами приходила в себя, слабо поскуливала, но, почуяв чужого, рычала и, как могла, сопротивлялась. Когда Громов останавливался и поводок ослабевал, собака поворачивалась мордой на запад и пыталась ползти к своим.

— Дрессировочка! — восхищался капитан.

Когда Громов свалился в траншею и втащил здоровенного пса, все так и ахнули.

— Это еще зачем?

— Что, тот самый?

— Ну и зверюга!

— Сколько, зараза, наших погубил! Пристрелить его немедленно!

— Там уж стрелять-то некуда — и так весь в дырках.

— Я найду!

— Отставить! — отрубил Громов. — Ефрейтор Мирошников, ваша работа?

— Так точно.

— Полдиска? А он дышит. И даже за рукав цапнул! Тащите в мой блиндаж, там разберемся.

Освободился Громов часа через три. По дороге из штаба заглянул в медсанбат, рассказал о своем пленнике, и вместе с хирургом они отправились в блиндаж.

— Ты смотри! — удивился Громов. — Живого места нет, а дышит. С такой собакой стоит повозиться.

— Зачем? На кой черт собака-инвалид?

— Хотя бы для потомства. Ты смотри, какой рост, какая грудь! А ноги! На таких поджарых ногах можно пробежать километров тридцать. Пес еще молодой: шерсть гладкая, шелковистая, да и зубы белые. Ему года три — не больше.

— Не болтай чепуху! — взорвался врач. — На этих поджарых ногах он догонял наших ребят, а белыми клыками одних калечил, других убивал. По-дружески прошу, пристрели — и делу конец! Да с такими ранами он не жилец, как врач говорю.

— В принципе ты, конечно, прав, — вздохнул Громов. — Но ведь… Был у меня до войны друг — соперник на ринге. Он служил в милиции проводником сыскной собаки. Кое-чему я у него научился. Ты не представляешь, что может сделать хорошо дрессированная собака! Взять хотя бы эту. Ведь какие ребята ходили за «языком», а пес их обнаруживал. Поставишь собаку на ноги, попробую передрессировать. Не удастся — можно и пристрелить.

— Ну и темный же ты мужик! — не успокаивался врач. — Ты хоть представляешь, что такое рефлексы первого и второго порядка? Думаешь, в благодарность за тушенку пес начнет ловить фрицев? Черта с два! Первое что он сделает, — перегрызет тебе глотку.

— Это уж моя забота. Главное — поставь на ноги.

— Ну, смотри, Виктор, я тебя предупредил. Возьми-ка бинт и свяжи пасть, а то в агонии может так хватануть…

После осмотра врач заявил, что собаке осталось жить с полчаса, но если Громов настаивает, он может вправить суставы и наложить гипс. Можно также промыть все восемь ран, к счастью, они сквозные, и сделать пару стрептоцидных уколов.

— Пошли кого-нибудь за Машей, — попросил он. — Пусть принесет мою сумку. Да и без ассистента не обойтись.

Когда Маше сказали, что доктор Васильев велел взять его сумку и на всех парах нестись в блиндаж капитана Громова, она так и осела. «Неужели что-то с Виктором? Неужели он промолчал о ранении и теперь исходит кровью?… С него станется, он такой: молчит и зыркает своими синими глазищами. Господи, а как они голубеют, когда…» У Маши сладко заныло под сердцем. Эх, война-злодейка! Кому горе и разлука, а ей — любовь.

Любовь… Маша даже улыбнулась, вспомнив, как они познакомились, причем, сами того не ведая, второй раз. Позже, гораздо позже это выяснилось, но тогда… Нет, этот день не забыть до самой березки. В Сталинграде добивали Паулюса. Немцы сопротивлялись отчаянно. Гвардейскому полку, в котором воевала Маша, предстояло преодолеть сорок километров. Так вот гвардейцы шли их три недели! Скольких раненых спасла тогда Маша!