Солдат, сын солдата. Часы командарма

Ты ищешь верное слово, чтобы нарисовать человека, и, конечно, нелегко найти для этого нужное слово, но понять самого человека, постичь его душу — в сто раз труднее.

Тут-то и начинаются настоящие муки.

О Сергее Бражникове, которого Николай после долгих раздумий избрал героем своего очерка и без которого не мыслит уже своей будущей книги, он знает как будто немало. О разведчике Федосееве в тетради десять страниц записей, а о Сергее — с полсотни. Во всяком случае, раньше из этого материала Николай мог бы сделать не один, а два очерка. Легко и просто: расположил бы в одну линию, на одной плоскости все известное ему о Бражникове. Где родился человек, где учился, где и кем работал, что говорят о нем начальники и сослуживцы и что он сам сказал на последнем комсомольском собрании. Вот и слепился бы так называемый газетный очерк. Ну, конечно, не обойтись в таком произведении без словесных завитушек и побрякушек: Особенно в начале и в конце. И заголовок нужно придумать более или менее привлекательный. Словом, Николаю уже известен этот в общем несложный рецепт. Но сейчас ему хочется писать по-другому. Совсем по-другому. Поэтому и не получается на бумаге ставший вдруг непостижимым Сергей Бражников. Никак не получается.

2

— И не получится. Я же говорил тебе...

Сурен Мартиросович Айрумян вовсе не злорадствует, когда говорит это Макарову. Он по натуре своей человек благожелательный и поэтому искренне жалеет сейчас Николая: «Ну зачем он мучается, зачем надрывается? И скажите, пожалуйста, для чего нужно ставить перед собой такую непосильную задачу? Неужели мальчику не ясно, что он не Шекспир, не Чехов и даже еще не Айрумян.

Эх, молодость, молодость! Было время, и Сурен Мартиросович тоже стремился к звездам небесным, пока не понял... Ну сам не понял — жизнь заставила понять. А ведь подавал надежды. И немалые. О нем уже, бывало, говорили: «Известный журналист Айрумян». И ему иногда перепадал лакомый кусочек от пирога славы. И если бы не превратности журналистской судьбы... Что-то он сам напутал, что-то напутали с ним — и все...»

Послушать Сурена Мартиросовича, так он даже рад, что так сложилась его судьба. Во всяком случае, он навеки избавлен от проклятой журналистской суеты. Как человек, переболевший в молодости многими литературными болезнями и, следовательно, обладающий опытом, он охотно, не щадя при этом своего самолюбия, поучает молодежь.

— Вступая на тернистый путь журналистики, — говорит он, — юнцы должны помнить, что газетная слава, как и сама газета, — однодневка. Вчерашняя газетная знаменитость имеет такую же ценность, как прошлогодний снег. Сегодня ты сверкаешь на газетном листе всеми красками — ну, павлин, и только. А назавтра уже лежишь в мусорном ящике, как вылинявшая тряпка. Поверьте мне, дети мои, это правда. Я сам в свое время так полинял. Когда-то я был Ай-Румян. А сейчас, как видите, Ай-Бледен.

Сурен Мартиросович сам весело смеется этой шутке. У него и сейчас юношеский румянец на заботливо выбритых щеках. «А почему? Потому, что веду нормальный образ жизни, недоступный никакому бродяге-журналисту. Вот так, дети мои!»

Сурен Мартиросович очень гордится и дорожит своим нормальным образом жизни. Года три тому назад ему по старой памяти предложили стать разъездным корреспондентом большой столичной газеты. Сурен Мартиросович решительно отказался: «Поездки по стране? Новые места и новые люди? А зачем мне это? Я сорок раз обойду пешком земной шар, но только обещайте, что будет дана мне в награду способность написать хотя бы одну строку с пушкинской силой. Понимаете? Хотя бы одну строку написать, как Пушкин писал! Невозможно, говорите? Так зачем мне новые места, новые люди, новые впечатления? Что я с этим делать буду?»

Нет, ничего этого ему не нужно. Он предпочитает стоять на якоре в тихой и спокойной гавани, какой кажется ему секретариат военной газеты. Конечно, литературный правщик — должность небольшая. И для журналиста в пятьдесят четыре года с таким стажем и опытом должно быть немного обидно. Но он не обижается. А что еще нужно скромному человеку?

Словом, для журналистики это был человек уже конченый. Но некоторый вкус и, если так можно выразиться, нюх у него еще оставались. В редакции считались с его доброжелательными и в общем верными оценками. Так, молодой журналист Николай Макаров в сущности являлся открытием Сурена Мартиросовича. Дали старому газетному волку на правку рядовую как будто корреспонденцию военкора Макарова. Сурен Мартиросович пригляделся к ней, что-то обнаружил своим опытным глазом и тотчас же пошел к редактору.

— У этого паренька хорошее, твердое перо. Берите его в редакцию. Не пожалеете.

А когда выяснилось, что принятый на работу в редакцию старшина Макаров пишет неплохие стихи и рассказы, Сурен Мартиросович искренне обрадовался и, торжествуя, сказал: