Солдат, сын солдата. Часы командарма

Сергей знает — всякий по-своему относится к критике: одному она — как с гуся вода; другой считает критику неизбежным злом и с равнодушным покорством сносит ее удары и уколы; для третьего критика кровная обида, а обида — плохой советчик и несправедливый судья; четвертый вначале переживал, а со временем привык, научился каяться в существующих и несуществующих грехах, наперед зная: покаешься, поклянешься, что исправишься, и тебя оставят в покое. Ну и греши себе снова. Критиковать таких, по мнению Сергея, все равно что заниматься перевоспитанием папы римского в комсомольском духе — один толк. Но таких непробиваемых критикой не так у нас много. В большинстве своем люди ох как чувствительны к ней. Сергей, правда, не думает, что без критики жить вообще невозможно, что так уж она каждому позарез необходима. Зачем, например, будешь критиковать человека, если он без недостатков? Другое дело, что у нас с вами всяких недостатков больше, чем по «норме» положено. Вот и терзайся, когда тебя ткнут носом в твои ошибки, вот и мучайся. А мука эта, Сергей по себе знает, немалая. И сна лишишься, и крови себе немало попортишь, и нервы потреплешь, пока совладаешь с самолюбием своим, с упрямством, слепотой и обидой. Но зато перемучаешься, переболеешь, а там выздоровление наступит, да такое, что иной раз кажется, что заново на свет родился. Да вот доступна ли такая радость лейтенанту Громову — этого сразу не узнаешь. Тут уж наберись терпения и жди, пока на человека критика подействует. А может, она на него и вовсе не подействует? Может, он из непробиваемых? Кто его знает. Ну что ж, поживем — увидим. Вот придет лейтенант и так или иначе что-то новое в нем обязательно обнаружится.

«Ох, и злющий, наверно, заявится сегодня лейтенант, — думал Катанчик. — Как начнет гонять, как начнет, только держись. Не надо было его вчера трогать. Вреднющий человек этот Бражников. Ему вроде больше всех нужно, Ладно бы еще: сам заварил кашу, сам расхлебывай. Так нет, мыкаться и париться будем всем взводом. А если разобраться, так я и вовсе ни при чем, я даже и не голосовал, воздержался. Но мне везет: кто бы ни подрался, а синяки достаются Васе Катанчику».

Думая об этом, Вася смиренно вздохнул: тут уж ничего не поделаешь. Знать, такая у него судьба. Люди не раз уже вымещали на неповинном Катанчике свои обиды. Правда, то были плохие люди, а лейтенант, похоже, человек стоящий, но и он, конечно, не ангел — раз обидели, будет защищаться. А как же иначе?

«Обидели, зря обидели командира, — с горечью думал Геворк. — Нет, даже не его обидели, а самих себя. Нам бы только гордиться таким командиром, а мы...»

У Микешина свое отношение к случившемуся. Андрей Матвеевич считает, что критика, конечно, штука нужная. Он и сам может неплохо критикнуть при случае, да и ему не раз попадало, когда заслуживал, — и в совхозе попадало, и здесь, в армии. И ничего — жив остался, от критики еще никто не помирал. Умному человеку она на пользу, а с глупого какой спрос? Но командира все-таки не следовало критиковать. Непорядок это. Конечно, командир уже не ребенок, сам должен понимать, что солдат — не огородное чучело, что слышать такое человеку обидно. И все же непорядок. Если у Сергея язык так уж чесался на критику, мог бы Катанчика взять в оборот, главное — есть за что. Или другого солдата. А командира не тронь. Старшой есть старшой, принимай его таким, какой он есть, и помалкивай. А иначе, какой порядок будет в семье, допустим, или на работе, а тем более в армии. Нет уж, будь добр, на старшого не замахивайся, а то мы так больше порушим, чем построим.

Так вот думал Микешин, и, наверное, совсем по-другому размышлял на эту тему Артемов. Возрастом Артемов старше других во взводе, потому что два года пользовался отсрочкой, и опыта жизни у него, конечно, побольше, чем у других товарищей. Работая до призыва в армию учителем сельской школы, Артемов даже к первоклассникам обращался на «вы». Некоторые преподаватели посмеивались над ним, мол, чудит новичок, но он горячо доказывал, что смешного, а тем более дурного в этом ничего нет, — пусть школьники с малолетства привыкают высоко ценить свое и чужое человеческое достоинство. Армия наша нравилась Артемову помимо всего еще и тем, что вежливость, уважительное отношение к человеку здесь было возведено в закон, и понятно, что «огородное чучело» возмутило его не меньше, чем Сергея Бражникова.

Словом, все солдаты взвода по-разному думали в это утро о лейтенанте и готовились к его приходу тоже по-разному.

И вот...

— Взвод, смирно, равнение направо! Товарищ лейтенант...

Голос сержанта звучит крепко и молодо, а голосе лейтенанта, после бессонной ночи, по-стариковски глуховато и устало, словно Геннадий за эти несколько часов стал на много лет старше.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ лейтенант!