Солдат трех армий

— Даже если бы было осуществимо все то, о чем ты говоришь, я не выйду замуж. Но это неосуществимо, я убедилась на примере моего отца. Тебе нельзя обособляться, иначе тебя ждут неприятности. И это совсем от тебя не зависит. Даже если бы ты ради меня снял военную форму, все равно я не согласна. Да, год назад я поселилась бы с тобой на чердаке, если бы ты повесил на гвоздь свой мундир. Но с тех пор времена окончательно изменились, и, по-моему, у наших отношений нет будущего.

— Господи, Рут, откуда такой пессимизм? Я никогда этого не замечал за тобой.

Верно, ты всегда была весьма критически настроена. Ну ладно, мы с тобой обо всем поговорили. Но как это так: у нас с тобой нет будущего? Кто тебе внушает подобные бредни?

— Никто. Я самостоятельно все это поняла. Но многие мои знакомые оценивают положение совершенно так же, как и я.

— Что это за люди? Наверное, какие-то экзальтированные художники с пышной гривой, те, что живут на карманные деньги, получаемые от родителей, решают мировые проблемы, в которых они ничего не понимают, и к тому же хотят исправить мир? Эту разновидность я слишком хорошо знаю — нытики и кляузники!

— Бруно, мне тоже знакомы эти курьезные типы. У нас их никто не принимает всерьез, потому что они разыгрывают театр для себя. Однако существуют и другие люди, серьезно размышляющие, уже повидавшие мир и не судящие легкомысленно. Я могу лишь повторить, что очень мрачно гляжу на будущее. При Гитлере ничего хорошего ждать нельзя. Сегодня, быть может, еще сносно, и завтра, и послезавтра.

Но в конце концов все пойдет прахом. Я еще не знаю, что мне делать. Но пожалуйста, не говори со мной больше об обручении или свадьбе. Пожалуйста, прошу тебя, останемся друзьями! У нас еще столько времени! Быть может, когда-нибудь все сложится иначе. Быть может.

Я слишком хорошо знал Рут и понимал, что бессмысленно пытаться ее переубедить с помощью новых аргументов. Она была очень умной девушкой и более развитой, чем другие девушки ее возраста, она всегда была очень откровенной и благородной. В нашей дружбе ничего не изменится. Я это понимал, но был сильно разочарован.

Господину унтер-офицеру дело представлялось более простым. В завершение нашего вечера мы трижды ставили нашу любимую популярную песенку: «В одном маленьком кафе…» На следующий день, после обеда, я был приглашен на чашку кофе к моему школьному товарищу Клаусу Апелю; он пригласил также моего бывшего соседа по школьной скамье Вильгельма Дейча.

Сначала оба они слушали с большим интересом мой рассказ о военной службе; однако потом, после того как мы вспомнили по очереди всех наших учителей, Вильгельм Дейч спросил меня:

— Вот Клаус и его отец держатся того мнения, что нам надо уехать за границу. Для евреев, да и для всех, наступят тяжелые времена. Что ты думаешь по этому поводу?

— Что я могу сказать, Вильгельм! Ты еврей, а я национал-социалист. Тем не менее мы с тобой друзья. Все, что я узнал от знакомых, — это то, что евреев уволят из учреждений и снимут с ответственных, постов. Твой отец — купец, ты изучаешь медицину. Я не могу себе представить, что в этом случае может произойти.

— Тогда я тебе скажу, — возразил Клаус. — Вильгельма выгонят из университета, а предприятие его отца либо закроют, либо заберут. Им дадут в руки метлу, и они будут подметать улицы. Вот что произойдет!

Такое предположение Вильгельм оспаривал самым решительным образом:

— Так далеко дело не зайдет. Достаточно скверно уже то, что нас увольняют из учреждений только по той причине, что мы иудейского вероисповедания. Большего Гитлер не может себе позволить. Подумай о мировой общественности! Уже было много протестов. Мои родители и я — немцы, мои деды и прадеды были немцами, мой отец получил Железный крест первого класса. Он тоже думает, что нам нечего опасаться, если мы будем держаться лояльно. Но эмигрировать?.. Почему, собственно? Мы же не совершили никакого преступления?

Тут я расхохотался. Оба друга глядели на меня с недоумением.

— Вильгельм, ты сейчас упомянул о своем дедушке и прадедушке. Можешь ты установить, когда они родились?

— Конечно, могу. У нас все записано у раввинов и занесено в книгу. Каждая еврейская семья точно знает своих предков; но почему ты спрашиваешь?

— Тогда твои дела лучше моих. У меня только свидетельство о смерти моей бабушки с материнской стороны, но нет никакого официального документа о ее рождении и крещении. Может случиться, что из-за этого меня уволят из рейхсвера. Разве это не смешно?

— Не смеяться, а плакать надо, — вставил снова Клаус. — А кроме того, это вам еще одно подтверждение правильности моих слов. Нацисты сошли с ума. Если они и за вас взялись, то боюсь и представить себе, что они устроят с евреями. Прости, пожалуйста, но что такое унтер-офицер? Разве ты до сих пор не выполнял добросовестно свой служебный долг? Ну и что? То, что отец Вильгельма награжден Железным крестом первого класса, интересует этих парней так же мало, как и твои нынешние заслуги в рейхсвере. Эмигрировать, говорю я вам, эмигрировать! Вы что, уже позабыли, как здесь бушевали штурмовики?