Солдат трех армий

Такие качества, как мужество и товарищество, должны были бы служить более достойному делу, но тогда они фактически придавали нам силы продержаться в безнадежном положении. Наше недовольство касалось только запутанной ситуации в самом «котле»; если возникали серьезные сомнения, то они в лучшем случае относились к конкретным военно-тактическим решениям. Я разделял с большинством моих товарищей непоколебимую веру в нашу миссию и в нашу конечную победу. Я не знал, что среди нас были люди, которые уже тогда предвидели будущее. Они остерегались высказывать свое мнение.

Был убит ротный фельдфебель, который ведал транспортом и обеспечивал ежедневный подвоз продовольствия. Поэтому я вынужден был решиться на то, чтобы снять с передовой и назначить на эту должность самого предусмотрительного командира взвода фельдфебеля Баллерштедта. Для выполнения таких трудных заданий нужен был особенно опытный человек, ведь иногда командование частью было просто немыслимо без дельного и боеспособного ротного фельдфебеля.

Однажды он передал мне вместе с почтой новое распоряжение. При этом у него было такое выражение лица, словно он проглотил что-то кислое.

— Вот, получили извещение, господин обер-лейтенант. Нам нужно по этому поводу провести опрос в роте.

Я прочел приказ.

Нам надлежало доложить, у кого есть желание стать «военным крестьянином» и получить хозяйство на территории Советского Союза и кто из унтер-офицеров и офицеров склонен остаться в оккупационных гарнизонах. В них срок службы будет засчитываться вдвойне. Таким способом каждому была указана его личная цель в войне и приведены достаточные основания для того, чтобы продержаться в проклятом «котле». Павшие в бою уже получили в качестве задатка участок земли навечно. Но теперь это было уже несущественно, рапорты о числе убитых уже отправлены.

Все же верховное командование проявило «заботу» о солдатах: оно разрешило заочное оформление браков.

Командир роты и один из солдат выступали в роли шаферов, армейский священник, если он был налицо, имел право благословить «священный брачный союз», артиллерия обеспечивала колокольный звон, ротный фельдфебель преподносил бутылку шнапса молодому супругу и его отделению, а о совершенном обряде посылалось донесение на родину. Счастливая новобрачная отправлялась в подземное убежище, потому что английские бомбардировщики не считались с актом бракосочетания на расстоянии, а счастливый новобрачный направлялся в окоп, чтобы там сражаться за своего фюрера.

Спустя три дня молодая супруга становилась «гордой» вдовой. Заботливым господам из генерального штаба не нужно было посылать ей извещение о «героической смерти» ее супруга; это было делом командира роты.

Отправив одно такое письмо, я лежал на койке. В углу бункера дымила печка, которую мой связной соорудил из пустой бочки из-под бензина. В помещении был тяжелый, спертый воздух; но душно было не только потому, что печь дымила, и не только потому, что тут собрались потные мужчины, уже много недель не имевшие возможности помыться, но, как мне казалось, мы задыхались прежде всего потому, что не было ответа на вопрос: почему, почему так все случилось?

В бункере находилось трое связных, фельдфебель Крюгер и унтер-офицер медицинской службы Вилли Фишер. Он только что оказал помощь тяжелораненым и отправил их на медицинский пункт. Он бросил свою каску в угол, стряхнул снег с шинели и вытер пот с лица серой тряпкой, которая, вероятно, была когда-то носовым платком.

Затем Фишер сказал:

— Он заявил в рейхстаге: отныне я буду находиться вместе с моими солдатами. Я буду носить походную форму, как мои солдаты.

Фишер имел в виду Гитлера, в этом не было сомнения. Он продолжал:

— Кто-нибудь видел его хоть раз на фронте?

Один из связных одернул Фишера:

— Дружище, зачем фюреру быть на фронте, у него совсем другие задачи!

Фишер возразил:

— Эта война вообще не была нужна. И я не думаю, чтобы здесь все кончилось хорошо.

Это были крамольные речи. Это было пораженчеством.

Но Фишеру повезло. Фельдфебель Крюгер не был доносчиком, и связные тоже не донесли. Вероятно, они уже склонялись к таким же мыслям, как и Фишер. Фишеру повезло еще и потому, что я лежал на койке и «во сне» мог не расслышать его слов. Если бы я бодрствовал, то был бы вынужден рапортовать о случившемся, хотя бы в интересах собственной безопасности. Ведь я не мог знать, не донесет ли один из связных на Фишера и на меня одновременно. Надо было, чтобы я спал, хотя бы для поддержания дисциплины и своего авторитета. Итак, я продолжал лежать с закрытыми глазами и ничего не слышал. Кроме того, я все еще верил Гитлеру и верил в его победу. Правда, я как раз перед этим написал письмо молодой вдове солдата.

Фишер пришел с передовой, и я мог понять его возмущение. К тому же я его считал национал-социалистом и был уверен, что на следующий день он по-иному оценит собственные слова, сорвавшиеся с языка, когда он собой не владел.

Несколько дней меня беспокоила неприятная мысль, как бы один из свидетелей этого происшествия все же не проявил бдительности; потом я об этом забыл.