Солдат трех армий

Я просто его не понимал, не принимал всерьез его слов. Конечно, я надеялся на повышение в чине, для этого не хватало лишь испытания во фронтовых условиях. Я повернулся на бок и снова крикнул в ответ:

— Прекрати эти глупости и скажи наконец, в чем дело!

Тут я быстро уткнулся носом в землю: французы заметили, как прибежал лейтенант, и подбросили еще несколько снарядов на нашу позицию. После того как мы были «благословлены», лейтенант Малм снова уже по всей форме поздравил меня с производством. Из обер-фельдфебеля я превратился в «господина обер-лейтенанта» с офицерскими погонами, золотой звездочкой и серебряным шнуром.

Этого дня я ждал с начала моей службы, в ожидании этого дня я посещал одни курсы за другими и занимался зубрежкой в свободные часы. Я хотел выбраться из «класса» рядовых — и стал унтер-офицером. Я хотел выйти из «класса» унтер-офицеров — и вот я стал офицером.

Впрочем, в моих представлениях и мечтах присвоение офицерского звания должно было происходить совсем иначе: перед выстроившейся ротой, с вручением торжественной грамоты, со шпагой и всем прочим. Между тем я лежал в грязи и уже был обер-лейтенантом, но еще без офицерских погон, без серебряного шнура и без сабли. Тем не менее в моих глазах этот момент был самым значительным на всем пройденном мною жизненном пути, но все же не столь важным, чтобы адъютант должен был проскочить через зону артиллерийского обстрела, стремясь сообщить о моем новом служебном положении.

Так или иначе, но только к вечеру мне удалось надеть офицерские погоны. Не оставалось времени даже для небольшого празднества. Нас перегруппировали, и той же ночью мы возобновили преследование англичан.

После окружения британского корпуса под Дюнкерком мы снова изменили направление и двинулись форсированным маршем к Сомме, где французы закрепились, окопавшись на противоположном берегу. Моторизованные дивизии, используя все имеющиеся транспортные средства и непрерывно курсируя туда и обратно, доставили на место нашу изнуренную пехоту. После обстоятельной воздушной разведки началось наше наступление.

На высотах Соммы расположились отборные части: французские альпийские стрелки и колониальные войска — последние резервы Франции. Атака через Сомму представлялась нам рискованным предприятием, потому что предстояло пробиваться к берегу по ровной, хорошо просматривавшейся местности и мы должны были считаться с возможностью больших потерь при переправе и в боях за первые небольшие опорные пункты.

Поэтому, наверно, генерал Вейган и надеялся удержать оборонительную линию, названную его именем.

Но вот появились пикирующие бомбардировщики, они действовали без перерыва, эскадрилья за эскадрильей. Словно хищные птицы, они невозмутимо кружили над позициями — французские зенитки им почти не мешали, – отыскивали цели, потом со зловещим глиссандо своих сирен низвергались с неба. У самой земли они выбрасывали свой бомбовый груз и с ревущими моторами подымались снова ввысь — и так безостановочно, машина за машиной, звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей.

Бомбы одна за другой поражали и сокрушали французские окопы. Балки и деревья вместе с комьями земли в гигантских фонтанах уносились в пространство; люди и пулеметы взлетали в воздух. Тяжелые орудия разлетались на части, воздушная волна сбрасывала машины с дорог. Ужасающий ад, многочасовые удары гигантского молота, изматывающие нервную систему.

Тогда наши саперы и первые пехотинцы в надувных лодках переправились через реку, захватили в нескольких местах предмостные укрепления и под их защитой построили первые понтонные мосты. Французы, еще оставшиеся в окопах в живых, были полностью деморализованы. Все же в разных местах еще вспыхивало сопротивление, но уже окончательно рухнули иллюзии, которые связывались французами с «линией Вейгана».

Германские дивизии неодолимо, сплошным потоком двигались на юг и запад Франции, к побережью Атлантического океана, через Сену в обход Парижа и у Нанта через Луару по направлению к Бордо — все дальше на юг, туда, где виднелись на горизонте вершины Пиренейских гор.

10 июня мы услышали по радио известие, которое восприняли со смешанным чувством. Италия объявила Франции войну. Мы были разочарованы, когда во время польского похода Италия оставалась нейтральной, а после объявления нам войны Францией и Англией не выступила активно на нашей стороне. Теперь, когда мы неудержимо продвигались вперед и Франция была повержена, вступление Италии в войну не вызвало у нас никакого ликования. Мы не могли избавиться от впечатления, что Муссолини завидовал успехам и славе Гитлера и хотел по крайней мере обеспечить для себя долю в военных трофеях, хотя он и не принимал участия в борьбе.