Солдат трех армий

На другом конце провода наступило молчание. Интенданту нужно было посоветоваться с золотым фазаном – так мы именовали чиновников нацистской партии. Засим последовал ответ:

– В интересах снабжения рейха по окончании войны и для обеспечения приплода необходимо сохранить поголовье. Вот господин и желает составить протокол.

– Скажите ему, что обер-лейтенант Райнерт действовал по моему приказу! Солдаты не могут идти в бой не жравши.

Испуганный интендант сообщил мне, что в таком случае господин из партии должен составить протокол вместе со мной.

Тут я взорвался.

– Пусть этот господин меня… Если он хочет получить протокол, пусть пожалует на мой командный пункт.

Усердный чиновник не откликнулся на мое настойчивое приглашение.

Мы устали от войны, мы жаждали ее окончания. Вопрос о причине – "почему? " – уже не ставился, его сменил вопрос: "Как долго еще это будет продолжаться? " И это «как долго еще» содержало в себе и первоначальный ответ на «почему». Мы уже почти не видели смысла в продолжении войны. Но для того, чтобы прекратить борьбу, чтобы вопреки приказу и присяге содействовать скорейшему окончанию войны, нужна была большая сознательность, способность справиться с внутренними сомнениями, решимость, исполненная риска. Я был далек от таких мыслей. Как и многие мои товарищи, я больше всего надеялся на чудо, на новое оружие неслыханной силы, которое остановило бы неудержимо стремившуюся вперед Красную Армию и могло бы ее уничтожить, дабы мы наконец обрели покой и закончилась война. Я не смел и думать о том, что возможна победа Красной Армии и оккупация Германии.

Итак, мы собирались с силами для новых боев, хотя каждая операция требовала новых жертв. При этом – сколь ни противоречивым это может показаться – существенную роль играло чувство самосохранения; фанатики из шкуры лезли; об их бешеном неистовстве свидетельствовали повешенные на придорожных деревьях офицеры и солдаты, мертвецы со щитами на груди, оповещавшими, что здесь понес «заслуженное наказание» проклятый трус, между тем на мундире еще сохранились знаки отличия «за храбрость, проявленную в сражении с врагом».

Но с другой стороны, были и такие люди, как наш начальник оперативного отдела подполковник барон фон Леффельхольц, который по окончании одного из совещаний сказал командирам:

– Господа, выполняйте свой долг так, как этого от вас ожидают! Но используйте ваше оружие так, чтобы по возможности больше ваших людей привести с собой на родину!

Надо было обладать мужеством, чтобы давать подобные указания.

Бои и суровая восточнопрусская зима потребовали от солдат крайних усилий. По вечерам, когда бой чуть стихал, люди валились в снег и засыпали, грея друг друга своими телами.

Однажды барон фон Леффельхольц вызвал меня в штаб дивизии:

– Генерал хотел бы выслушать мнение одного из командиров о настроении солдат. Скажите ему всю правду, без всяких колебаний. Будьте честны!

Выслушав меня, генерал Ферхайн совсем сник и стал похож на пустой мешок из-под картофеля; он мрачно уставился в пространство. Вероятно, он понимал, что лишится обещанного ему имения где-то «на восточных территориях» и, сверх того, своего поста.

А ведь я рассказал ему только то, что мои офицеры достаточно открыто обсуждали – одни с большей, другие с меньшей откровенностью. Я по возможности каждую неделю созывал их на совещание, считая своим долгом, насколько я в состоянии, держать их в курсе событий.

Я ежедневно отмечал на карте Европы линию фронтов как на основании сводок вермахта, так и лондонского радио Би-Би-Си, хотя было запрещено под строжайшей угрозой слушать «вражеское радио». Еще большие кары угрожали за распространение передаваемых им сведений.

Но мы с этим не считались. Мы каждый раз сопровождали саркастическим смехом заверения нашего радио, что отныне ни один метр не будет сдан врагу. И мы смеялись еще откровеннее, когда на следующий день слушали сообщения о плановом отходе наших войск. То был горький смех. Некоторые из нас возмущались, они считали лживые сводки издевательством над отчаявшимися солдатами.

Мой начальник штаба, молодой лейтенант, в прошлом мелкий фюрер гитлеровской молодежи, все еще верил в Гитлера.

Мой адъютант, лейтенант Бертольд, по профессии художник, был несколько раз тяжело ранен и признан «трудоспособным» для тыла, однако он добровольно возвратился на фронт.

Командир штабной роты Хаазе тоже получил несколько тяжелых ранений и был признан «пригодным к службe в гарнизонах на родине», однако ему была противна обстановка в гарнизонах, и это побудило его отправиться вместе со мной в пехотную дивизию.

Командир противотанковой роты обер-лейтенант фон Лебенштейн был «на четверть еврей», но на основании распоряжения канцелярии фюрера ему было разрешено оставаться офицером запаса.

Командир роты зенитчиков обер-лейтенант Райнерт, в молодости убежденный национал-социалист, теперь и слышать не хотел о своем фюрере.