Текли мгновения, но ничего, казалось бы, не изменилось. Солнце по-прежнему грело его обнаженные плечи и спину, гулявший над равниной ветерок путался в волосах и шелестел листвой, а где-то вверху носился и пищал неугомонный Брокат: «Нашелл!.. нашелл!..» Потом веки Дарта отяжелели, ветер стих, и солнечный свет сделался не резким и пронзительным, а по-весеннему мягким. Теперь он был не обнажен по пояс, а одет: старая куртка зеленоватой шерсти, такие же штаны, потертые ботфорты и берет с неким подобием облезлого пера; к ним — шпага в ножнах и кожаная портупея. Что-то покачивалось и поскрипывало под ягодицами, и он вдруг осознал, что находится в седле, и конь его, неторопливо ступая, шествует к воротам гостиницы. Старый конь, мерин желтовато-рыжей масти, с облезлым хвостом и опухшими бабками, единственное четвероногое достояние их обедневшего семейства… Конь, шпага, пятнадцать экю и советы — все, что он получил от отца… Нет, не все! Было еще и письмо! Драгоценное письмо, которое похитили или сейчас похитят… вот этот черноусый ублюдок, что глядит на него из гостиничного окна… пялится и ухмыляется… С чего бы?
Он приосанился, одной рукой коснулся рукояти шпаги, другую вытянул в оскорбительном жесте, сделав «козьи рожки», и закричал:
— Эй, сударь! Вы! Да, вы, который прячется за этим ставнем! Соблаговолите объяснить, над чем вы смеетесь, и мы посмеемся вместе!
Но незнакомец не ответил, лишь метнул в его сторону насмешливый взгляд, и это было словно удар молота, сваливший его с лошади. Он упал на колени, на что-то мягкое, влажное — наверное, в грязь — и почувствовал руку на своем плече. Рука была цепкой, настойчивой, как и зудевший в ушах голос. Его трясли и звали, раз за разом повторяя странные слова; ему мнилось, что вроде бы этот язык должен быть понятен, но он его не понимал.
Внезапно сказанное обрело содержание и смысл.
— Очнись! — звала его Нерис. — Очнись, глупец! Ты, обиженный Элейхо! Зачем ты прикоснулся к дереву?
— Это было любопытно, моя прекрасная госпожа, — пробормотал Дарт, поднимаясь с колен, — очень любопытно… Я видел… да, я видел картины своей юности… старую одежду, отцовскую шпагу — она потом сломалась… город, в который я въехал на древней кляче, и мерзавца, укравшего письмо… Как его звали, дьявол? И что говорилось в том похищенном письме?..
Но Нерис не слушала его, била кулачками в грудь, кричала:
— Нельзя подходить к дереву, когда с ним беседует шира! Нельзя его касаться! Это опасно! Твой дух улетит к предкам, и ты превратишься в безмозглую тварь! Ты мог потерять разум! Ты…
— …глупец и потому не боюсь лишиться того, чего не имею, — закончил Дарт. — Но все же я благодарен туи: ум или его остатки все еще при мне, а с ними — частица пережитого когда-то и позабытого. — Перехватив запястья Нерис, он попытался ее поцеловать, но шира увернулась. — Ну а как твои успехи, Нерис Итара Фариха Сассафрас т'Хаб Эзо Окирапагос-и-чанки? Видишь, я не забыл твое имя, хоть от него в самом деле можно лишиться разума.
— Это еще почему? — спросила Нерис, отступив и с подозрением глядя на него.
— Прекрасное женское имя всегда сводит мужчину с ума, — Дарт отвесил изящный поклон. — Так что же? Ты говорила с мудрым Наратой из Лиловых Долин?
— Говорила. Он обещал, что пошлет корабль и воинов для нашей охраны.
— И где мы встретим их?
Выдернув пару стеблей, она положила их на землю под углом.
— Смотри, Дважды Рожденный, это — большие реки. Мы плывем по левой, а справа — та, что разделяет земли даннитов и рами. Здесь — горы, а за ними — океан… — Миниатюрный вал из камешков лег поперек стеблей, в том месте, где они почти сходились. — Вот малая речка, впадающая в большую, за нею — озеро, и на его берегах лежат Лиловые Долины… — Она обозначила озеро ракушкой — пониже горной гряды, на равном расстоянии от крупных рек. — Тут, в устье маленькой реки, нас будут ждать.
— И куда потом?
— В Лиловые Долины, а от них — к месту, где сверкали молнии. Примерно вот здесь, — она добавила к кучке камешков еще один, красный.
— Ты можешь показать, где мы теперь? И где тот остров, на котором мы с тобою встретились?
Лоб Нерис пересекла морщинка. Несколько мгновений она размышляла, подкидывая на ладони пару камней, затем положила один из них у середины левого стебля, а другой — на две ладони повыше.