Солдат великой войны

– Неужели? В последние годы такого не наблюдалось.

– Что-то не хочется мне с тобой говорить. – Лодовико встал, подошел к окну. – Ты не ученый и не материалист.

Алессандро оттолкнул его, чтобы выглянуть во двор. Квадрат двадцать пять на двадцать пять метров, у противоположной стены десять столбов высотой чуть меньше человеческого роста. Все в щербинах и выбоинах, словно линейные монтеры неделями лазали по ним. И стена вся выщерблена. За стеной синело море. Волны катились к берегу, бликуя на солнце, белые барашки то и дело появлялись на гребнях, напоминая цветы.

– Здесь расстреливают, – догадался Алессандро.

– Каждый день, – подтвердил Лодовико. – При коммунизме такого не будет.

– Естественно.

– Это правда.

Алессандро покачал головой:

– Индеец Лодовико, испокон веков мир видит империи, теократии, рабовладельческие государства, анархию, феодализм, революционные правительства, все, что только можно придумать, но, какой бы ни была власть, костры, гильотины и лобные места неизменно остаются.

– Научный социализм от этого откажется.

– При научном социализме убийства станут научными и социалистическими.

– Действительно, поначалу может возникнуть необходимость ликвидации врагов революции, – признал Лодовико.

– Да, я знаю. Расстрельные столбы очень пригодятся. Поэтому их никто никогда и не убирает.

– Ты совершаешь огромную ошибку, – заявил Лодовико, – утрачивая веру в совершенство человека в угоду мечтам о граде Божьем и Боге, существование которых доказать невозможно.

– Град Божий, в который я верю, Лодовико, невозможно продемонстрировать. Это вопрос веры и откровений, а не логических доводов. Ты, однако, заявляешь, что продемонстрировать твой Град Божий можно, но, разумеется, это не так.

– При нашей жизни.

– Доказательств у тебя, так же, как и у меня, нет. Разница в следующем: чтобы доказать, что твоя попытка может принести миру, ты должен согнуть этот мир в бараний рог. По крайней мере, мои грезы не требуют от человечества подстраиваться под них.

– Ты, вообще, кто? – спросил Лодовико. – Иезуит?

– Нет.

– Откуда ты столько знаешь о политических системах?

Алессандро сел на нары, заменявшие койку.

– У меня был удивительный конь.

– Ты от него узнал о политических системах?

– Да.

– От коня?

– Да. Его звали Энрико. Когда началась война, его забрали в кавалерию. Насколько я его знаю, он наверняка еще жив, хотя и не так молод, как прежде. Я его отлично выдрессировал. Мы устраивали гонки с поездами и побеждали, и я научил его одному трюку. Так вот и узнал все насчет политических систем. Мы часто ездили на Виллу Дориа Памфили. Иногда парк открывали для публики, иногда – нет, но лошади это не объяснишь. Лошади как коммунисты: им не нравится принцип частной собственности, и Энрико хотелось скакать по Вилле Дориа, даже когда ее запирали на замок. С северной стороны, рядом с воротами, была железная решетка в человеческий рост с острыми штырями. И Энрико следовало перепрыгнуть через нее так, чтобы не задеть живот, задние ноги и гениталии. Мы это делали. На самом деле. Не один раз – часто.

– И какая тут связь с политическими системами?

Алессандро наклонился вперед.

– Дело в том, индеец Лодовико, что интеллектуальные проблемы, в том числе и политические вопросы, это пазлы и лабиринты, в которых ты можешь пробродить до смерти, поворачивая туда-сюда, пока у тебя не закружится голова, и тебе останется только признать, что ты ничего не понимаешь в происходящем. Стены в этих лабиринтах – это железные решетки с острыми штырями, они обрекают мыслителей на вечное странствие, и, лишь перепрыгнув через эти решетки, мыслитель может увидеть, как выглядит правильно сложенный пазл. После решетки, через которую мы прыгали с Энрико, проблемы политических систем уже не кажутся мне неразрешимыми.

– Ты чокнутый, – покачал головой Лодовико.

Алессандро назидательно поднял палец.

– При всем том я, по крайней мере, могу назвать тебе мою фамилию, а когда меня поведут к столбу, мои грезы только начнутся, тогда как твои, по твоему собственному определению, должны подойти и подойдут к бесславному концу.

– Ты обманываешь себя. Твои иллюзии разобьются перед самым концом. Пользы они тебе не принесут. Увидишь.

Алессандро встал и прошел к окну. Послеполуденный туман окутал море почти до самого горизонта, где оставалась сверкающая полоса синего и белого света.

– Ты бы позволил лошади раз за разом переносить тебя через острые штыри, сохраняя уверенность, что они не проткнут ей живот?

Лодовико ответил, что нет.

– Да, – продолжил Алессандро, – это было опасно, безрассудно – прыгать через такую высокую решетку. Даже когда мы еще приближались к ней, я не до конца верил, что Энрико сможет ее перепрыгнуть.

– Тогда почему ты это делал?

– Я доверял его силе и уверенности больше, чем собственной слабости и сомнениям. Это всегда срабатывало. Я получил хороший урок.

– А если бы не сработало?

Алессандро улыбнулся.

– Ну, значит, не сработало. – Он привалился к стене. – Ладно, синьор Индеец, о чем мы поговорим завтра?