Солдат великой войны

– Может, тебе следовало взять моих, а мне – твою. Они были ненасытны, просто набрасывались. Наверно, думают, что солдатам именно это и нужно. Они, кстати, лучше других должны знать, что некоторые части тела, как над ними ни трудись, иной раз затвердеть не могут.

Алессандро сел за пишущую машинку, хрустнул пальцами, разминая.

– Мы дальше пекарни не пошли. Пекарь угостил нас свежим хлебом и чаем, так что теперь я, наверное, уснуть не смогу.

– Это неважно, – ответил Штрассницки. – К тому времени, как мы закончим, до подъема останется самая малость. Скажи-ка, почему итальянцы всегда непредсказуемы в отношении женщин?

– О чем это вы?

– Она хотела тебя. Жаждала. Я это видел.

– Я не захотел.

– Почему?

– Когда мы сидели в пекарне за мраморным столиком, на котором пекарь раскатывает тесто, мое желание, ранее сильное, прошло. Смерть не ослабляет верности – только усиливает.

– А кто умер?

– Женщина, которую я люблю.

– Понятно.

– Когда возможности встретиться уже нет, страсть оживает с новой силой.

– Как у Данте с Беатриче.

– Возможно.

– Я знаю, как думают итальянцы, – продолжал Штрассницки. Он мог не проявлять мягкости к своему пленнику. – Уйди в мир душ сейчас, и будешь готов к нему, когда настанет время туда попасть. Посвяти себя вечности и страдай, чтобы страдания не стали для тебя сюрпризом. Ты римлянин, так?

Алессандро кивнул.

– Естественно. Рим – подготовительная школа для Града Небесного, этакий трамплин. Ты берешь земные удовольствия и переводишь их на язык божественного.

– Это называется искусством, – вставил Алессандро.

– А если смерть всего лишь ничто?

– Даже если небес не существует, я побываю там, потому что сам их создам.

– А как насчет удовольствий и веселья?

– Можно и веселиться, если хочется, оставаясь при этом набожным.

– Как Фома Аквинский и Августин? Они в свое время повеселились.

– Мне об этом ничего не известно, – в голосе Алессандро послышались чуть ли не надменные нотки, – но именно Бог решает все вопросы, связанные с жизнью и смертью. Это я узнал на войне.

– Думаешь, Бог собирается познакомить тебя с операциями австрийской армии?

– Не знаю, но, если бы и собирался, наверное, первым делом Ему следовало забросить меня в Вену.

* * *

Штрассницки не переставал удивлять. Наутро после бессонной ночи и для большинства гусар, и для него самого, проведенной в ярко освещенном лагере у города, он погнал всех к горам, которые казались лиловыми в лунном свете, чтобы с приходом зари стать красными, розовыми, светло-розовыми и, наконец, ослепительно-белыми, чуть прикрытыми дымкой тумана.

В поисках места, где он побывал до войны, фельдмаршал вел свои колонны через сосновые леса у подножия холмов. Лошади прибивали траву, перескакивали через стволы упавших деревьев, а полосатые дикие кабаны в ужасе наблюдали за тремя сотнями всадников, которые не обращали на них никакого внимания.

Миновав дубраву, они оказались у красных скал, поросших невысоким хвойным лесом, затем последавали пастбища и болота, а потом они выехали к прекрасному озеру, окруженному гранитными выступами, между которыми встречались полоски берега с мелким белым песочком.

Они бы остановились в любом месте, но Штрассницки направил их на западный берег озера, где в него впадала стекающая с гор река. Длинный язык гранита формировал скат, спускающийся в озеро, и река стекала по нему пятью или шестью прогревающимися на солнце потоками, где-то по дуге, где-то задерживаясь в небольшой запруде, где-то водопадом, а сам гранит цветом напоминал шкуру слона. Особенно сильно вода прогревалась во впадинах, так что стекала в озеро насыщенной кислородом и приятно теплой.

Здесь они провели день. Составили оружие пирамидами и спали, положив головы на седла. Бродили по протокам, которые струились от пруда к пруду, лежали во впадинах с теплой водой, прыгали в озеро с высоты в десять метров, вновь забирались на обрыв, используя уступы и искривленные стволы сосен, укоренившиеся в расщелинах.

Они ничего не ели, зато выпили много воды. После нескольких часов, которые большинство солдат проспало, Алессандро вызвал Штрассницки. Он сидел на плоском камне, смотрел на вершины сосен, курил трубку, и запах дыма ничуть не уступал аромату сосен. Он повернулся к Алессандро.

– Сюрприз. – И указал на пишущую машинку, стоявшую на камне неподалеку с уже вставленным в каретку листом, который чуть покачивался на ветру. – За работу! Бернард, он хорошо разбирается в машинах, разобрал ее, чтобы везти каретку в одной суме, а клавиатуру в другой. Какой роскошный антураж для занудной работы. Мы напишем донесения за два дня, а то и за три или четыре.

– Как же мы это сделаем? – удивился Алессандро. – День еще не закончился.

– По образу и подобию, – ответил Штрассницки.

Алессандро не стал спорить, поставил машинку на колени и хрустнул костяшками, разминая пальцы. «При такой близости машинки, – подумал он, – можно удариться локтями».

– Готов? – спросил Штрассницки, щурясь от яркого солнечного света.

– Да.

– Хорошо. Поехали. Я намерен не указывать время и все такое. Доложу, что написал это не сразу, а значительно позже.