Солдат великой войны

– Не волнуйтесь, – подбодрил ее Алессандро. – Мы едем через Мюнхен.

Она не рассердилась, но держалась настороженно. Гадала, кто он, и чувствовала, что нравится ему.

– Полагаю, точность – не самая сильная сторона вашей личности, – изрекла она и одарила его точно такой же улыбкой, как и в тот момент, когда обозвала глухонемым: такой вызывающей, такой дерзкой, такой манящей.

– Возможно, – признал он, имитируя огорчение. – Будапешт, Бухарест, Мюнхен, Прага, Барселона – для меня все едино. Я постоянно в дороге. Все большие города для меня на одно лицо, учитывая, что посещаю я их с одной миссией.

Он намеренно замолчал и повернулся к окну. С тем, чтобы она задала очевидный вопрос. Она и задала, мягко и с осторожностью.

– И какова же ваша миссия?

– Я продаю зубные щетки, – ответил он, роясь в сумке. Она разочарованно откинулась на спинку, а он тем временем с жаром продолжал: – Мы создали революционный инструмент для чистки зубов, очень элегантный, которым пользуются главы королевских домов. Он еще не представлен широкой общественности. Этот инструмент, пусть и довольно дорогой, создан из наилучших материалов, может служить всю жизнь, накладывает зубную пасту нежно и при этом эффективно, не портит эмаль и не причиняет неудобств при использовании. – Его рука нащупала в сумке щетку для расчесывания хвоста Энрико, дубликат которой он рассчитывал найти в Мюнхене. Это придуманное и изготовленное в Вене устройство длиной в два раза превосходило человеческую кисть. Половину занимали торчащие во все стороны щетинки, толщиной со спагетти и длиной в палец. С конца свешивались зловещего вида крючки, чем-то напоминающие ятаган, которые придавали хвосту Энрико особую пышность. Щетинки покрывал блестящий черный лошадиный ланолин, к которому прилипало все лишнее.

– Я хожу от аптеки к аптеке, – гнул свое Алессандро. – Это трудно. Некоторые отвергают современный дизайн, они не доверяют прогрессу, но я сообщаю им, что именно этим чистит зубы король Англии.

Он широко улыбнулся и достал из сумки щетку для расчесывания конского хвоста.

Она какое-то время смотрела на щетку, перевела взгляд на него, на дверь. Наклонилась вперед.

– Скажите мне, – проговорила она с жаром, – когда вам удалось удрать, и чего вы хотите? – Вновь откинувшись на спинку, добавила, сухо, как могла сказать только ирландка, десять лет продававшая билеты нетерпеливым английским аристократам: – Можете называть меня сестра Дженет.

Алессандро рассмеялся, и она присоединилась к нему. Пассажиры в соседнем купе постучали в стену, и до них донесся приглушенный строгий немецкий голос:

– Во время войны смех неуместен!

– Знаете, я никогда не слышала, чтобы итальянец смеялся над собой. Вы действительно итальянец? Что произошло с вашей гордостью?

– Моей гордостью, – повторил Алессандро. – Моей гордостью. Давайте поглядим. Ее с самого начала-то было немного. Как-то не хватало на это времени. Слишком многое хотелось увидеть, вокруг столько прекрасного. – Он замялся. – А потом я сознательно собрал всю свою оставшуюся гордость и отвел на бойню.

Ее зеленые глаза ярко сверкнули. Казалось, она танцевала.

– Почему?

– Мой отец задавал тот же самый вопрос.

Она кивнула, ожидая продолжения.

– Война, – ответил он. – Как животное, вынужденное менять свой образ жизни от сезона к сезону, смену которых оно понять не способно, я чувствую необходимость сбрасывать кожу, танцевать, валяться в грязи, вести себя как дурак. Не знаю почему, но что-то говорит мне: «Оставь свою гордость, брось, утопи, расстанься с ней, дурачься, будь раскованным, забудь о стыде». Я этого не понимаю, но позыв очень уж сильный, и приходится подчиняться.

– Вы намерены выжить, – уточнила она.

– Возможно, мне не удастся избежать окопов, но я собираюсь измениться в той степени, которая потребуется, чтобы выбраться оттуда. Есть у меня такое намерение.

Она откинулась на спинку, всматриваясь в случайного попутчика. Ее уже не беспокоило, едет ли она в Бухарест и едет ли туда он.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Алессандро Джулиани, – ответил он, и тут же послышался долгий паровозный гудок.

* * *

Поезд миновал большие и маленькие города, держа путь к горам. Жатва, солнце и октябрьский свет превратили Италию в череду полей, желтизна и спокойствие которых нарушалось поездами, но как только состав скрывался вдали, покой возвращался – точно так же холодная голубая вода заполняет впадину, оставленную веслом.

В Больцано австрийскому Schlafwagenmeister предстояло сменить проводника-итальянца. Тот чувствовал, что его значимость вот-вот сойдет на нет, а потому сверлил Алессандро и Дженет бегающим и настороженным взглядом, который мог бы принадлежать и хорьку. Эффект усиливали островерхая фуражка и напомаженные усы. Перед ним были мужчина и женщина детородного возраста в отдельном купе, неженатые и, возможно, даже незнакомые между собой.

– Кто-нибудь хочет воспользоваться правом подать жалобу? – спросил он.

Они бесстрастно смотрели на него.