Солдат великой войны

У многих всадников арсенал дополняли ножи, дополнительные патронташи, окопные дубинки. Алессандро чувствовал, что такого количества оружия, как у трехсот гусар Штрассницки, не наберется и у тысячи итальянских пехотинцев. Каждый блестяще владел техникой верховой езды, оставаясь при этом опытным воином. Впечатленный всем этим, Алессандро надеялся, что своими глазами увидит балканские стычки, о которых слышал в окопах Изонцо. Они обретали мифические подробности, возможно, потому, что горы на востоке, когда итальянцы смотрели на них на восходе, казались далекими не только в пространстве, но и во времени. Он, правда, не очень понимал, где они найдут врага, потому что, насколько ему было известно, вокруг царил мир.

Штрассницки подъехал к эскадрону, в который определили Алессандро. Он нервно ерзал в седле, ожидая приказа трогаться в путь. Звезды плыли по небу, на востоке за грядой холмов появилась узкая, более светлая полоска. Штрассницки взглянул на нее, приподнялся на стременах. Сев, повернулся к Алессандро. Его лошадь вздрогнула, отошла на два шага, потом вернулась на прежнее место.

– Если ты не умеешь скакать, как кавалерист, в чем ты меня заверил, я тебя пристрелю, – пообещал Штрассницки.

– Вы будете не первым австрийцем, который в меня стреляет, – ответил Алессандро.

– Я и не говорил, что буду в тебя стрелять.

– Предлоги для языка все равно что прицел для винтовки, – заметил Алессандро.

– Именно.

– А где же враг? – полюбопытствовал Алессандро. Они вроде бы готовились с ходу вступить в отчаянный бой, находясь при этом в тысяче километров от ближайшего фронта.

– Враг там, – ответил Штрассницки.

Отъехал на открытое пространство. Вновь поднялся на стременах. Его зычный голос разнесся далеко окрест:

– Шесть колонн, двигаться вплотную, по дороге на запад до рассвета. Потом поворачиваем на север. Вперед!

И пришпорил коня, направив его в реку. В воде он стал похож на палочку с лошадиной головой, вокруг которой пенилась вода. Вскоре он выбрался на противоположный берег и поскакал по дороге. Остальные последовали за ним, вода так и бурлила. Вскоре все триста лошадей мчались галопом, стук копыт громом раскатывался по равнине.

* * *

Иногда у дороги с обеих сторон росли деревья, превращая ее в галерею с колоннами, каких хватало в Риме, куда бизнесмены и адвокаты приходили на завтрак. Даже до рассвета под деревьями воздух казался прохладнее. Когда же показалось солнце, осветив поля и склоны холмов, воздух наполнился запахами травы и росы. Когда солнце поднялось выше, легло на плечи всадников, а их лошади стали отбрасывать длиннющие тени, колонны все с той же бешеной скоростью повернули направо и поскакали на север.

Звук железных подков, вдавливающихся в траву, вызывал мысли о саранче, пожирающей пшеничное поле. Лошади дышали ровно, создавая ощущение, что они, точно самолетные двигатели, могут работать без отдыха еще много часов. Они проламывались сквозь кусты, перемахивали живые изгороди и невысокие каменные стены, легко лавировали между деревьями, пролетали над канавами, болотистыми участками, бревнами без малейшего колебания, четко реагировали на команды седоков, не сбавляя скорости, только наращивая ее.

Эта скачка так утомляла, что в какой-то момент Алессандро уже стало казаться, что это он несет на себе лошадь, а не наоборот. Так часто приходилось менять позу, что все мышцы находились в постоянном движении, взгляд метался из стороны в сторону, и он постоянно о чем-то думал, рассекая воздух с такой скоростью, будто падал с обрыва. Потом, в полдень, они остановились под жарким солнцем на поле недавно сжатой озимой пшеницы. Алессандро взмок от пота и дышал, точно раненый олень. Восемь часов он думал, не переставая, и мысли эти были связаны исключительно с движением. Не мог размышлять, лишился прошлого, будущего, осталась только смесь движения, цвета, запаха и звука. Ему это понравилось.

На привале они выпили только теплой воды из фляжек в фетровых чехлах и съели несколько персиков, твердых, как камень. Потом снова двинулись в путь, практически без отдыха, по трем долинам, которые, согласно карте, соединялись у города с названием Яностелек. В шесть вечера батальон Алессандро вторым прибыл в Яностелек, вихрем проскакав по средней долине, чтобы обнаружить, что на главной площади накрыты столы, расставлены стулья, на которых уже сидят гусары других батальонов. За одним восседал и Штрассницки в компании трех прекрасных и подвыпивших проституток.

Бегали туда-сюда официанты из ресторанов, окна которых выходили на площадь. Жаровни пылали, дети поворачивали вертела, а их отцы и матери поливали жиром жарящееся мясо и резали готовое. Каждый из двух оркестров играл свой чардаш, у одного преобладали турецкие мотивы, второй все делал как надо, но потом Штрассницки вдруг встал и объединил их, чтобы они могли играть вальсы, которые так любила столица империи и тем более ее уроженцы.