Солдат великой войны

— И что с того? — возмущенно спросил старик, внезапно рассердившись, что его прервали.

— А вы коммунист? — спросил Николо, предположив, непонятно по какой причине, что Алессандро скорее не коммунист, а христианский демократ.

— Нет.

— А кто?

— Какая разница? Изменится для тебя что-то от того, кто я? Нет. Так что позволь мне продолжить. Были и другие. Они плодились как кролики. Папини[7], этот сукин сын, хотел предать огню все библиотеки и музеи. Он утверждал, что дебилы — самые глубокие философы, и к этому выводу его могло привести только самовосхваление. Добавь к этому кампанию Маринетти против спагетти, желание ди Феличе научить каждого ребенка убивать животных и всякие оды и симфонии углю, сверлильным станкам, кинжалам и ювелирным булавкам, и ты получишь школу. А в сочетании с Д’Аннунцио[8] — движение.

— С каким Д’Аннунцио?

— Что значит, с каким Д’Аннунцио? — переспросил Алессандро.

— Фамилия показалась знакомой.

— Я не могу объяснять тебе все и вся. Мне следовало это знать. Разве можно ожидать, что ты поймешь теорию, понятия не имея, о чем речь. Я ошибся, углубившись в подробности. Позволь начать снова, максимально все упростив. Это была великая, разрушительная война. Она бушевала в Европе с девятьсот четырнадцатого по девятьсот восемнадцатый. Италия оставалась в стороне до весны девятьсот пятнадцатого. Потом, главным образом позарившись на Южный Тироль, Альто-Адидже, мы вступили в войну против Австро-Венгрии, и погиб почти миллион человек.

— Вы участвовали в той войне?

— Я участвовал в той войне.

— Расскажите, какой она была.

— Нет, — ответил Алессандро. — Помимо прочего, у меня просто нет сил.

Они уже шли по улочкам Ачерето. Даже в десять вечера город спал, закрыв окна ставнями. В центре города находилась площадь с фонтаном посреди. Они присели у фонтана.

* * *

Не горело ни единого огня, луна еще не поднялась, но света звезд хватало, чтобы различать силуэты окружающих площадь домов и всего, что на ней двигалось. Вода била из фонтана мощной струей и мягко падала в бассейн. Иногда брызги долетели до Алессандро Джулиани и Николо Самбукку.

Алессандро положил руки на набалдашник трости. Днем его могли бы принять за землевладельца, мэра или врача, отдыхающего у фонтана после посещения пациента. Болело в бедре и чуть выше колена. С течением времени все больше давала о себе знать одна из ран, но боль его только радовала. Боль неизбежна, и он знал, что в борьбе с ней победа в итоге останется за ним. Вернувшись с фронта зимой в унылый и деморализованный Рим, он частенько чувствовал, как сильно ему не хватает войны, об окончании которой он раньше мечтал. То же происходило и с болью.

Возможно, из-за возраста спутника Алессандро чувствовал себя молодым, и его пугало, что к нему могут вновь вернуться воспоминания юности. Некоторые из его коллег и студентов заявляли, что их так тронула та или иная книга, что они перечитывают ее снова и снова. Что с ними происходило? О чем они думали? Они лукавили? Возможно, его следовало назвать дураком, но он придерживался мнения: если книга действительно хороша, достаточно прочесть ее один раз, чтобы она тронула тебя, изменила, сделала другим. Стала бы частью тебя и уже никогда не уходила, персонажей ты любил бы так, словно сам их и создал. Кому охота пахать и без того идеально вспаханное поле? Перечитывать такую книгу все равно, что заново переживать свою жизнь, а это обычно невероятно больно. По работе ему приходилось перечитывать книги, но никакого удовольствия он от этого не испытывал — только раздражение и злость.

Он посмотрел на Николо, который, лежа на боку, ухом на каменном бортике фонтана, и доверху закатав рукав рубашки, шарил рукой по дну, пытаясь достать лежащую там монету.

— Думаешь, оно того стоит? — спросил Алессандро.

Николо промолчал, решив, что лучшим ответом станет поднятая в воздух, поблескивающая от воды монета в сто лир.

Нащупав монету, он с облегченным вздохом выпрямился, достал из кармана коробок спичек, зажег одну левой сухой рукой.

— Что это? — спросил он Алессандро, который видел в мерцающем свете спички, что рука юноши стала более бледной от пребывания в холодной воде.

— Дай посмотреть.

Николо зажег еще одну спичку.

— Монета греческая, — сообщил ему Алессандро.

— И сколько она стоит? — напряженно спросил Николо. Как и многие люди, нашедшие иностранную монету, он подозревал, что она очень и очень ценная.

— Примерно лиру, может, и меньше, — ответил Алессандро.

— Лиру? Одну?

Алессандро утвердительно кивнул, прежде чем спичка погасла.

— Как это может быть?

— А ты чего ожидал? Думаешь, люди разбрасываются золотом? Из фонтана выгодно вытаскивать деньги, когда дно усыпано монетами. Я и сам это делал.

— Но вы ведь были богаты?

— И что с того? Я был еще маленьким. Мы добывали деньги на мороженое, залезая в фонтаны.

— Разве отец не давал вам денег?

— Не на мороженое.

— Почему?

— Он знал, что я добываю деньги на мороженое из фонтанов.

— Какой он был умный.

— Его ум проявлялся не в этом. Сколько тебе лет, Николо? Выглядишь ты на восемнадцать.

— Семнадцать.