Солдат великой войны

В широкой низине, где сходились несколько траншей, у костра собрались два десятка пехотинцев и несколько офицеров. Они медленно поворачивались, чтобы тепло доставалось всему телу, и отсветы мерцающего огня чередовались на их лицах с пятнами темноты.

Щетинистые усы и запавшие сверкающие глаза говорили, что это солдаты с передовой. Кожаные портупеи и патронташи перекрещивались на шинелях, винтовки висели на плече, штык торчал вверх и под углом, напоминая единственное оставшееся крыло раненого ангела.

Алессандро подошел к костру и протянул к нему руки. Его лицо блестело в отсвете огня, и новый китель скоро пропитался сладким запахом дыма. Другие солдаты таращились на него, когда он этого не видел, потому что все знали о том, что с ним случилось, и все это обросло невероятными подробностями.

Ветер со свистом гнал влажный туман, иногда такой плотный, что он застилал костер, облака проплывали так низко, что отражали свет. Когда туман расступался, виднелись черные силуэты гор.

Солдаты и офицеры собрались у костра погреться перед тем, как разойтись по холодным постелям. Некоторые спали на деревянных нарах в сырых бункерах, а те, кто находился в передовой траншее, — прямо на земле, завернувшись в одеяла и дрожа от холода.

У самых гор осветительная ракета из австрийских траншей поднялась по сверкающей дуге, а когда раскрылся парашют, искры превратились в солнце. Оно раскачивалось на ветру, опускаясь и скользя влево, подальше от скал, которые отражали свет.

Свет отражали и подбрюшья облаков, словно в темноте всходило солнце. Потом вторая ракета прочертила изящную арку, а когда раскрылся парашют, закачалась из стороны в сторону. За второй последовала третья. Все три поплыли под облаками, напоминая алтарные лампы и отбрасывая черные тени, пока ветер не отнес их за пик.

Взлетели новые ракеты, но с итальянских позиций их едва могли разглядеть, потому что их накрыло облаком. Два офицера отошли от костра в темноту и подняли бинокли, оглядывая горный склон. Австрийцы открыли огонь по горам, вызвав камнепады и лавины, но склон Шаттенхорна, по которому стреляли, оставалась ровным и крепким.

Австрийцы обстреливали каменную стену, по которой Алессандро с Рафи взбирались дважды. Гигантская изогнутая расщелина тянулась чуть ли не до самого верха. На склоне хватало широких уступов, карманов под навесами, даже в ненастную погоду он позволял не отказываться от восхождения, потому что альпинисты всегда могли найти укрытие, если вдруг налетала буря. Однажды Алессандро и Рафи наблюдали из расщелины, как мимо пролетали слепящие молнии, а гром рвал им барабанные перепонки.

— Чего это они стреляют? — спросил Алессандро офицера, который вроде не возражал против нарушения субординации и ответил, не опуская бинокля:

— Пытаются обрушить камнепад или лавину на одного из наших. Мы его видим, а они — нет, потому что смотрят под большим углом. Они промахнулись на пятьдесят метров. Но он все равно погибнет.

— Почему?

— Его ранили еще при дневном свете, убили напарника. Он забрался в расщелину на выступе, и они его потеряли. Прошлой ночью он подал сигнал. Они увидели, и теперь пытаются добраться до него. Он поднялся туда, чтобы создать аванпост над ними.

— И что он сообщил?

— Вернувшись на выступ, откуда австрийцы не могли видеть его свечу, он передал. Сам он ранен, а напарник мертв, висит на веревке двадцатью пятью метрами ниже. У него прострелено бедро, и он попросил не идти за ним, потому что умрет, прежде чем мы туда доберемся. И он знает, что это невозможно. Он в расщелине, где она загибается влево. Траверс, который ведет к нему, самая трудная часть маршрута. К тому времени, когда мы доберемся туда, будет слишком поздно. Да и значения это не имеет, потому что, будь он жив, его бы пришлось спускать вниз, прямо в австрийские окопы. Он говорит, что точно знает, где он, и ниже нет крюков или естественных точек опоры.

— Это неправда, — твердо сказал Алессандро. — Если он точно знает, где находится, то ему должно быть известно, что линия надежных крюков вбита до самого низа. Я знаю этот склон Шаттенхорна. Он на линии спуска.

— Зачем же ему врать?

— Думает, что любого, кто пойдет за ним, убьют.

— Он прав, и майор запретил туда идти.

— Позволите глянуть в бинокль?

В сумраке Алессандро разглядел знакомую расщелину, которая поднималась чуть ли не на тысячу метров, и в свете удаляющихся осветительных ракет прошелся взглядом по высокому траверсу до уступа, где раненый проводил вторую ночь, если еще не умер.

— Плохо, — признал Алессандро. — Мне его оттуда не снять.

— Холод добьет его, если уже не добил, — сказал офицер. — Прошлой ночью его спросили, не позвать ли священника, так он ответил отказом. Мы подумали, что ему ни к чему отпущение грехов, передаваемое миганием свечи в темноте, но он отказался не по этой причине. Через какое-то время начал сигналить вновь, и мы едва поверили своим глазам.

— Почему? — спросил Алессандро.

— Ему нужен раввин. Можешь себе представить — еврей в рядах альпийских стрелков? Просто невероятно.

* * *