Солдат великой войны

— Это латынь. Посмотришь в словаре. Как-то вечером она попросила меня встать на ее кровать обнаженным. Обошла вокруг кровати, не отрывая от меня взгляда, а потом опять набросилась на меня. Я мог бы сказать, что женщина была немного не в себе от июльской жары, но ее возбуждение находило отклик и во мне, а у нее оно просто перехлестывало через край. Я обожал Ариан ничуть не меньше, но куда как с большей уверенностью в своих чувствах. Разумеется, мы встретились снова в необычных обстоятельствах. Думали, что потеряли друг друга, а когда выяснилось, что нет, мы обрели абсолютную свободу. Я считаю, нужно какое-то ужасное или великое событие, чтобы двое людей слились воедино полностью, не сдерживая себя. Без жары или шока такому не бывать. Уверен, именно поэтому сексуальная любовь так тесно переплетена с грехом. Когда Ариан — женщина, которую я любил чуть ли не всю мою жизнь, — и я занимались любовью, мне кажется, мы это делали не так, как все. Обычно, видишь ли, это много движений в очень короткое время, но мы едва двигались, и продолжалось это часами. Мы обнимали друг друга, пораженные, что такое возможно, соединившись, как кошки. И хотя мы едва двигались, мы потели, изнемогая, плотно, изо всех сил прижимаясь телами. Она была прекрасна, идеально сложенная, с ровными белыми зубами, которые блестели, смоченные слюной, и я думал о них, как о вратах ее души. Я целовал их, и целовал, и целовал. Я ее любил.

— Я никогда не прикасался к женщине, — Николо переполняло отчаяние.

— Прикоснешься. Потребуются годы, чтобы узнать, что надо делать… не потому, что это вопрос навыка, совсем наоборот. Речь о глубоком понимании, о любви. Сейчас, мне кажется, у людей проблема с сексом. Массовая культура одержима им. Секс стал чуть ли не болезнью. Такого не было ни в моей молодости, ни в зрелости. Все, похоже, забыли, что сексуальная любовь существует для двух целей: связать мужчину и женщину и, соответственно, зачать ребенка. Если ты этого не понимаешь, удовольствие будет лишь поверхностным.

— Так говорит Папа! — воскликнул Николо с быстротой фазана, выскочившего из укрытия. — Именно это говорит Папа.

— И он прав, хотя остается только догадываться, откуда он это знает. Почему, ты думаешь, священники дают обет безбрачия? Да-да, чтобы посвятить себя Богу, но что это означает? Это означает, что им нет нужды выбирать между Богом и семьей. Это означает, что в конце они свободны идти к великолепию, и лучам света, и всему такому, потому что, видишь ли, будь у них жена и дети, всего этого экстаза и лучей света оказалось бы недостаточно.

— Вы во всех смыслах старик, да?

— Да. А ты, напротив, молодой. Ты находишься на вершине холма истории, смотришь назад и вниз. Видишь стариков вроде меня в вышедшей из моды одежде, передвигающихся с трудом. А ты можешь делать колесо. Я это помню. И помню удовольствие, которое получал от одних только движений конечностей… по телу словно пробегал электрический ток, электрический ток счастья.

— Да.

— Но как ты будешь выглядеть в глазах поколений, которые придут после тебя? Во-первых, никакой разницы между мной и тобой они не найдут. Для них мы будем одинаковыми, мы, которые так современны, квинтэссенция всех человеческих достоинств, мы, которые носим перед глазами стеклянные линзы в оправе, украшаем зубы золотом и серебром, чья кожа разрисована картинками животных и кораблей, надеваем шкуры животных и овечью шерсть, и шагаем, обернув ноги ободранными коровьими шкурами, мы, которые уничтожаем друг друга гранатами и бомбами и зажигаем трубки с высушенными листьями, чтобы вдыхать дым, с восторгом пьем сок сгнивших фруктов, а потом блюем на улице, радостно едим живых моллюсков, сырое мясо и старое козье молоко, покрытое плесенью.

— Вы просто завидуете.

— Возможно.

— Я никогда не встречал человека, который соглашается с Папой насчет секса.

— Не на сто процентов.

— На сколько?

— На семьдесят пять?

— Вы верите в семьдесят пять процентов?

Осознавая, что Николо не понимает, что такое проценты, Алессандро ответил:

— Да, верю.

— И ожидаете, что я тоже поверю?

— Мне без разницы. Это зависит от тебя. У меня свои проблемы.

— Но обычно старики вроде вас хотят, чтобы все остальные верили в то же, что и они… и следят, чтобы так и было.

— Старые дураки, у которых ничего нет за душой.

— А как же священники?

— Это их работа, как делать пропеллеры или чистить дымоходы. Работа всегда требует сдержанности. И лучших, таких, как отец Микеле, вроде бы и не волновало, о чем ты думаешь… на самом деле, конечно, волновало, но они оставляли твои мысли тебе.

— То есть вам без разницы, что я делаю?

Алессандро всплеснул руками.

— Я надеюсь, для тебя это лучший вариант. Тебе предстоит принять тысячу правильных решений и допустить десять тысяч ошибок, но меня здесь не будет. Меня не оказалось рядом даже с моим сыном.

— Он был вашим единственным сыном?

— Да.

* * *