Солдат всегда солдат. Хроника страсти

«В день Corpus Christi[59] (точно не помню, может, она описывала другой церковный праздник — такие детали обычно не задерживаются у меня в голове) наша школа играла в травяной хоккей против Рохэмптона. Первый полутайм мы проиграли со счетом один — три. В перерыв мы удалились в часовню и стали молиться о победе. И выиграли мы со счетом пять — три». Все завершилось, как помню из письма, грандиозной сатурналией. Естественно, когда во время ужина пятнадцать или одиннадцать победительниц вошли в трапезную, их встретила криками «ура» вся школа. Ученицы повскакивали на столы и начали швырять об пол стулья и бить посуду, — понятно, не бесконечно, а до условленного сигнала: пока преподобная мать настоятельница не зазвонит в колокольчик Так уж заведено у католиков: нужно быть готовым к тому, что, словно по удару хлыста, праздник может закончиться. Мне лично этот порядок не по душе, но должен признать, что школа воспитала в Нэнси — а может, она такой уродилась — чувство ответственности, которому даже я могу позавидовать. Штучка эта — кремень: бывало, блеснет что-то в ее взгляде, как нож, или зазвенит в голосе, как металл. Я пугался. Думаю, оттого, что страшно жить, осознавая, что где-то рядом с тобой существует такой беспощадный взгляд. Помню, ей было пятнадцать или шестнадцать, каникулы прошли, она собиралась обратно в школу. Я дал ей на прощанье пару золотых. Она как-то особенно проникновенно поблагодарила меня, сказав, что подарок очень кстати. Я поинтересовался почему, и она объяснила. У них в школе существовало правило: идти по саду из часовни в трапезную можно только молча. Ее это идиотское правило бесило, и она день изо дня его нарушала. Вечером девочек опрашивали на предмет совершенных за день прегрешений, и Нэнси ежевечерне признавалась в проступке. И каждый раз ее штрафовали на определенную сумму. Я поинтересовался, зачем она сознавалась, и вот что она ответила — слово в слово: «У девочек из нашей школы репутация очень правдивых. Хоть это и скукотища, но я должна поддерживать реноме».

Забыл сказать, что к странностям ее характера, развитию которых немало способствовала эта гремучая смесь сатурналий и жесткой дисциплины, усвоенная в монастырской школе, многое добавило и несчастное детство в родительском доме. Отец у нее был крутого нрава, служил майором, кажется, в шотландском полку. Он не пил, но был настолько горяч, что вывести его из себя ничего не стоило. Одно из ранних воспоминаний Нэнси — это жуткая ссора между родителями: отец ударил мать кулаком с такой силой, что та упала рядом с кофейным столиком и долго лежала, не двигаясь. Характер, верно, у матери был несносный, денщики в полку вечно отлынивали от работы, из-за этого в доме постоянно возникали стычки, шум, крик стоял — покоя не было. Так вот, эта самая миссис Раффорд была большой приятельницей Леоноры. Уж на что Леонора была остра на язык, но до миссис Раффорд ей было далеко. Бывало, майор приходит домой обедать, уже порядком взвинченный, ругается направо и налево — еще бы, целое утро бился, заставляя своих упрямцев маршировать на плацу под палящим солнцем. И тут миссис Раффорд обязательно вставит какую-нибудь шпильку, и — началось! Сущий ад. Однажды Нэнси — ей было лет двенадцать — не выдержала и вмешалась в их ссору. И, конечно, попала отцу под горячую руку — три дня пролежала в беспамятстве, получив удар кулачищем в лоб. И все равно она больше тянулась к отцу, чем к матери. Это понятно — от отца она видела хоть какую-то ласку. Пару раз, когда она была еще совсем маленькая, он одевал ее неловко, торопливо, но очень нежно. Служанки в доме не задерживались, а миссис Раффорд периодически выключалась из хозяйственных дел, и дом оставить было не на кого. Я думаю, она пила. Ох, и ядовитая была женщина! Даже Нэнси боялась попасть ей на язычок вышутит любую попытку приласкаться, поднимет на смех любое движение души. Неудивительно, что Нэнси росла очень впечатлительным ребенком.

Однажды случилось неожиданное — Нэнси только вернулась с прогулки верхом вокруг форта Уильям, и ее сразу же отослали в сопровождении гувернантки, явно чем-то потрясенной, в Англию, в эту самую школу при женской обители. (Вообще-то Нэнси собиралась туда ехать только через два месяца.) Больше она свою мать не видела. Через две недели в школу приехала Леонора и сообщила ей, что мать ее умерла. Возможно, так и было. Я до сих пор не знаю, что произошло с миссис Раффорд. Леонора о ней не заговаривала.

Вскоре майор Раффорд получил назначение в Индию. Приезжал он оттуда очень редко, и то ненадолго. Так Нэнси постепенно врастала в обстановку дома в Брэншоу-Телеграф. Мне кажется, это была самая счастливая пора в ее жизни. Вокруг полным-полно всякой живности: собаки, лошади. В доме преданные слуги. Кругом лес. Ну и, конечно, заботливые, милые Эдвард с Леонорой.