Солдат

Делали всё возможное в таких случаях, даже по пояс закапывали в землю пострадавшую, «чтобы молния отделилась», но ничего не помогло. Марины не стало!

Василиса писала, что взяла племянников к себе. Пусть у неё ждут отца с войны. Да и куда им деваться? Нет больше родственников–то.

Максим понимал, что сестре жены, ох, как тяжко! У самой пять ртов. Попробуй-ка в одиночку стольких обиходить! Мужа Василисы, Николая, убили лихие люди ещё в тридцать седьмом. Сторожевал на бахче Николай. Народу тогда голодного по России бродило много. Не дал Николай унести с колхозного поля арбузы. Как дашь?! Утром увидят бригадир или агроном и быстро в тюрьму укатают. Да вот беда, люд горячий Николаю попался. Ударили топором, набрали арбузов, в соседнем лесу съели и айда…

Вспомнил это всё Максим, разом напряг тело, вскочил с лавки, к жене потянулся, истосковавшись по её родному теплу. Ан, нет её! Тяжело опустился обратно на лавку, опёрся спиной о стену, почувствовал, как слеза пробежала по скуле.

– О, ты вже проснувся! – появился Чеботарёв. – Йишь кашу. Ось пид лавкой стоить, може не простыла ище, – сунулся вытаскивать котелок. – Там тоби комбат звав. Казав, чтобы к йому явывся, як тильки стимниет!

Максим съел кашу. Хлеб разломил пополам, одну половину сжевал, а вторую завернул в тряпицу и сунул в карман. Посидел в наступающей темноте. Покурил молча с Чеботарёвым. Натянул шинель и пошёл к избе, где расположился штаб батальона.

В сенях пришлось ждать. Часовой Мишка Потапов не сразу пустил в комнату, дождался, когда ушёл политрук.

Комбат сидел за столом, глядя на карту, лежащую перед ним, потрёпанную, оборванную по краям.

– А, сержант! – прищурившись от дыма, узнал майор. – Проходи. Садись, – спохватился. – Как плечо? Болит?

Максим неопределённо махнул головой.

– Значит так, сержант! Ставлю тебе задачу, – начал командир, приглашающе протянув пачку папирос. – Завтра утром, перед рассветом, вы с Чеботарёвым возьмёте пару саней, раненых пятнадцать душ и отвезёте их вот сюда, в город Громов! – ткнул в карту двухцветным остро очиненным карандашом, с одной стороны красным, с другой – синим. – Госпиталь там есть. Останешься с ранеными! Как только заживёт, – кивнул на плечо Максима, – вернёшься в полк! Догонишь где–нибудь…

Максим выслушал, обидчиво опустил глаза, встал, кинул руку «под козырёк» к измятой шапке:

– Есть! Разрешите идти?

Майор видел, что сержанту страшно не хотелось покидать свой батальон. Дрогнула обида в уставном «Есть!».

– Да погоди ты, сержант! Ну некого мне послать больше. Некого! Наступление надо развивать, а у нас… Эхххххх…, – досадливо махнул ладонью. – Сорок человек положили да тяжело раненых пятнадцать. Хорошо, если к утру никто не помрёт. Операция им нужна!

Часть 4

Максим с майором были знакомы давно, с тридцать девятого, с финской. Проценко только–только после окончания училища назначили взводным в стрелковый полк. Максим служил рядовым красноармейцем. Ничего их не сближало ни на политзанятиях, ни на бесконечных тактических учениях, ни даже во время боёв. Видел лейтенант, что Максим толковый, исполнительный солдат – только и всего. В марте сорокового года ранение Максим получил по сути из–за Проценко.

Шли бои по прорыву линии Маннергейма. Полк пытался пробиться к Выборгу. Стояла сырая ветреная ночь. С вечера вроде бы начал опускаться туман, но его клочьями разодрал ветер и угнал куда–то дальше, тем самым лишив красноармейцев надежды на долгожданный отдых.

Взвод Проценко перед атакой залёг в каменных развалинах длинного строения. Ёжились в волглых шинелях солдаты, нервно курили, прижимаясь к грубо отёсанным камням, ожидая команды: «Вперёд!» За несколько минут до атаки скользнул откуда-то луч прожектора, осветившего ряды колючей проволоки и нагромождения деревянных и бетонных надолбов. В его свете увидел Максим среди глыб цементных странный блик. Понял, что снайпер. Мысли залихорадило. Вспомнил, что недавно был с вражеской стороны одиночный выстрел по закурившему и поднявшему голову над баррикадой красноармейцу. Может, неудобно ему сидеть было, затекло тело, может, просто выглянуть захотелось в эту настороженную, ощетинившуюся темноту и тишину. Кто теперь узнает! Но только и успел затянуться дымком махорки красноармеец. Выдохнуть не пришлось. Пуля ткнулась аккурат под козырёк каски, и солдат, даже не вскрикнув, повалился на спину.

– В атаку! Вперёд! – прервал мысли Максима приглушённый в сыряди голос Проценко, и он сам, первым, выскочил из прикрытия как раз в секторе обстрела финского снайпера.

Бойцы ринулись за командиром, ударяясь прикладами длинных винтовок о камни, путаясь в полах шинелей, матюкаясь и нестройно крича: «Ура!».

Максим скаканул вперёд, обогнал лейтенанта, на ходу развернулся к нему лицом, чуть не упал, оскользнувшись в густой грязи, и винтовкой плашмя толкнул командира в грудь, уловив в глазах Проценко мгновенно появившиеся ярость, злость и удивление. Повалил–таки лейтенанта в грязь. Успел! Пуля снайпера ударила в спину, бросила на Проценко.