Солдатами не рождаются

Маленький, похожий на строгого мальчика, младший лейтенант показался Синцову честолюбивым человеком. Правда, честолюбие на войне, если при нем еще ум и совесть, не беда, а беда – если без них.

Из слов Туманяна ясно, что Ильин уже четвертый месяц на должности начальника штаба батальона, неясно другое: почему, раз соответствует должности, до сих пор не получил очередного звания?

Он наддал шагу и, поравнявшись с Ильиным, спросил:

– Какую должность занимали до начальника штаба?

Ответ был неожиданным.

– Писарь батальона, – сказал Ильин и, понимая, что удивил ответом, объяснил: – Уже исполнял обязанности, а по званию все еще в старших сержантах ходил. Офицер, как говорится, доморощенный.

Сказал с гордостью человека, знающего себе цену. Потом, шагов через двадцать, добавил:

– Меня бывший командир батальона Тараховский любил и выдвинул, не считаясь со званием. И начальству доказал. Имел характер.

– А последний комбат, Поливанов, тоже сильный был? – спросил Синцов.

– Герой Советского Союза. Справедливый, – сказал Ильин строго, словно хотел предупредить Синцова, какое качество в своих командирах лично он, Ильин, больше всего ценит. – Когда его днем хоронили, Левашов, комиссар полка, приказал глубоко не зарывать и рельс рядом в землю вогнать, чтобы места не потерять. Раскаленным ломом землю долбили, а все же вогнали. Комиссар сказал, что через неделю, когда в Сталинград войдем, перенесем туда Поливанова и как Героя Советского Союза похороним на площади Павших борцов. Есть такая площадь.

– Знаю, что есть, – сказал Синцов, – но сам не видал, она уже у немцев была… Замполита полка все еще по привычке комиссаром зовете?

– А он и есть комиссар, – сказал Ильин.

– Почему?

– Как вам объяснить, – сказал Ильин. – Сами увидите.

«Да, быстрый у них комиссар полка», – подумал Синцов. Тяжкая, кротовая борьба с немцами в развалинах Сталинграда приучила его самого мыслить метрами, и мысль, что можно за одну неделю пройти все сорок километров – отсюда до площади Павших борцов, – не укладывалась в голове.

Там, в Сталинграде, в старом батальоне Синцова, они сами решили, что после боев назовут именами двух погибших героев улицы, где те сложили головы. Он вспомнил об этом и сказал Ильину.

– На всех, кто голову сложил, улиц не хватит, – сказал Ильин.

– А возможно, хотя и сами решили, потом, по русской привычке сами же и забудем, – сказал Синцов и спросил Ильина, какого тот мнения о командирах рот, что из себя представляет каждый из них.

Ильин отвечал коротко и обдуманно, не колеблясь в своих суждениях о людях, с которыми служил.

– А что скажете о Богословском?

Ильин несколько секунд молчал.

– Знаю, что в штабе полка о нем составили мнение – трус. И от вас, конечно, не скрыли.

– Не скрыли.

– У меня иное мнение, – сказал Ильин и замолчал.

– Может, разовьете?

– Могу развить. Он не трус, а сразу психанул, в первом бою, и не может найти себя. Два раза напивался. В первый раз хотели снять – Поливанов отбил, а про второй – не довели до сведения.

– Пожалели?

– Не считали целесообразным.

– Почему?

– Подумали, может, еще найдет себя, когда начнем наступление.

– А почему психанул?

– Прибыл на фронт впервые. Все тихо. И вдруг на третью ночь бой за высотку. Без приказа свыше, просто пришел Барабанов, командир полка, и поднял людей по пьяной лавочке. А когда Тараховского почти сразу убили, приказал Богословскому повторить атаку. Богословский отказался. За отказ – в лицо: подлец, предатель, трус и так далее… Про Барабанова вас информировали?

– Нет. А что он из себя представлял?

– Коротко говоря – сволочь, – с беспощадной злобой сказал Ильин.

– А если пошире?

– И пошире – сволочь.

– Что, он и вас тоже… – спросил Синцов, услышав ненависть в голосе Ильина.

– Что?

– Ну, что… – сказал Синцов. Что-то в Ильине удерживало от произнесения вслух того, что Синцов имел в виду.

– Меня? Нет… Хотя и пьяный был, а знал, что ногами по себе ходить не дам, застрелю.

– А потом?

– Что потом? Лучше в землю лечь, чем по ней битым ходить. Покалечил Богословского, сволочь!

– Вон даже как! – удивился Синцов.

– Не в том смысле, – сказал Ильин. – До этого не допустили. А что тебя мерзавцем и предателем крестят, думаете, легко пережить? Позволяем, чтоб людей калечили, а потом сами удивляемся: трус! На Барабанове поставили точку, а Богословский психанул и напился в доску. Левашов как ни хорош, а тут не разобрался, он пьяных вообще не терпит, тем более что с Барабановым нахлебался горя. Откровенно говоря, товарищ старший лейтенант, неохота больше на эту тему… Скоро дойдем.

Из темноты выросла фигура шедшего навстречу человека.

– Кто? Ильин? – баском спросил человек.

– Я, товарищ комиссар, – отозвался Ильин, – идем с новым комбатом.

– Добро! – Человек скинул рукавицу, протянул руку Синцову. – Замполит Триста тридцать второго Левашов. – И сразу же сунул руку обратно в рукавицу. – Сегодня, однако, мороз!

– А мы рассчитывали вас увидеть в батальоне, товарищ комиссар, – сказал Ильин.