Солдатами не рождаются

– Больше чем знакомая, – сказал Серпилин. – Хочу, чтоб подольше на свете пожила, в пределах возможного и допустимого. – И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, локтем отодвинул от себя телефон, сказал: – Ну, давай посмотрим твою новую обстановку.

28

Начсанарм был занят. Таня втиснулась в холодные сени, набитые людьми, ждавшими начсанарма. Они говорили о каком-то Вережникове из 111-й, который уже двадцать минут сидит у начсанарма и докладывает ому об освобожденном сегодня утром лагере наших военнопленных.

Говорили, что лагерь большой и в нем творится что-то невообразимое: оставшиеся в живых – при смерти от голода, а вдоль проволочного заграждения – горы трупов. Говорили, что бойцы батальона, первым прорвавшегося к лагерю, увидев эти горы трупов, перебили всю лагерную охрану до последнего человека.

Наслушавшись этих разговоров, Таня вышла на воздух и стала ходить взад и вперед возле дома. Наверное, здесь раньше была целая деревня: из сугробов тут и там торчат трубы. А дом остался всего один – этот. Может быть, потому, что он кирпичный, а те были деревянные. А может быть, и они были кирпичные, а все равно остался только этот один.

«Как с людьми, – подумала она, – всех вокруг убьют, а один почему-то остается живой».

Она не боялась, что начсанарм может ее вызвать, пока она здесь ходит, воняла из разговора, что все эти врачи ждут там, в сенях, потому что вызваны на летучку, и она сразу увидит, когда они после летучки все вместе начнут выходить из дому.

К Артемьеву приезжала, конечно, Надя. Она это сразу поняла, как только Серпилин сердито сказал про женщину, которая чудом прорвалась сюда.

Конечно, это Надя, раз она так прорвалась. А привез ее кто-то из знакомых ей летчиков, товарищей погибшего мужа. Только она, наверное, не сказала им, зачем. А может быть, и сказала, кто ее знает.

«И правильно сделала, что прилетела, – вдруг подумала Таня, – хотя им дали пробыть вместе только до утра».

Она подумала об этом, и ей стало неприятно, но вслух, даже не заметив, что вслух, она сказала:

– Ну и очень хорошо!

Сказала, чтобы убедить себя, что это ее совершенно не касается. Но хотя это ее совершенно не касалось, ей все равно было неприятно.

Ей неприятно было, как Серпилин смотрел на нее и нарочно говорил ей все это про Артемьева. Если бы не нарочно, он бы никогда не стал говорить этого – не такой он человек. Он просто боялся, чтобы у нее не вышло чего-нибудь с Артемьевым, и хотел ее предупредить.

И она сейчас запоздало придумывала, что она должна была там, у него, ответить.

Утром, когда вылезала из самолета, думала, как ей найти Артемьева. Легко это будет или трудно?

Оказалось, совсем не трудно. Наоборот, очень просто!

Вошел к Серпилину и, хотя сразу увидел, даже не обратил на нее внимания. И когда смотрел с Серпилиным на карту, ни разу не оглянулся.

«Образцовый офицер»! – обиженно вспомнила она слова Серпилина. – До того «образцовый», что даже не мог попросить разрешения поздороваться со мной. Сама себе чего-то придумала тогда в Москве, как дура! И ехала, думала всю дорогу. Правда, потом в Ташкенте почти не думала. А когда летела сюда, опять начала думать. И главное, он совершенно ни в чем не виноват. Абсолютно ни в чем. Помог мне просто по-человечески, а я уже вообразила».

Когда он подмигнул ей, у него было счастливое лицо. Но не оттого, что увидел ее, а оттого, что обрадовался приказанию Серпилина ехать в эту дивизию, которая должна соединиться с 62-й армией.

А до нее ему совершенно нет дела, это ясно. Она это сразу почувствовала, еще до того как Серпилин сказал про Надю. И очень хорошо, что к нему приезжала его Надя! Значит, он все-таки нашел свое счастье с ней, хотя и говорил при тете Поле, что все это в прошлом. Когда люди так говорят, это ровно ничего не значит. Даже наоборот.

И все как раз очень удачно вышло, а то бы разыскивала его, а он бы потом встретился и подмигнул.

«Нашла о чем думать сейчас! – сердито сказала она себе, стыдясь силы своей обиды. – Просто я стосковалась по мужчине, вот и все». И эта грубая мысль была тоже частью правды. Она повторяла ее про себя, и ей было легче от нее, потому что эта грубая мысль значила, что ничего особенного не произошло и что она по-прежнему испытывает потребность любви и ждет ее прихода.

«Какая же я все-таки дура!» Она, стиснув зубы, представила себе, как Надя несколько дней назад, утром, уезжала отсюда, от Артемьева, и, представив себе это, подумала, что готова встретить его еще раз, хоть сейчас. Пожалуйста! Встретить и ни разу больше не подумать о нем так, как думала раньше.

Она вслух повторила: «Вот уж дура так дура!» – и обернулась на шум голосов.

Врачи, разговаривая, спускались с крыльца.

Начсанарм был уже пожилой, лохматый, бровастый бригвоенврач. Он был такой бровастый, что глаза были видны, только когда он приподнимал голову, а когда сидел, чуть-чуть наклоня ее, то брови совсем завешивали ему глаза. Но глаза, когда они все-таки выглядывали из-под бровей и глядели на Таню, были добрые.