Солдатами не рождаются

– Мнения они неплохого. Считают, что в роли комбата, как говорится, нашел себя на войне. Но, трезво глядя, после такого ранения комбатом тебе не быть. Неразумно.

– Я не прошусь обратно в комбаты, товарищ командующий.

– Тогда легче, – сказал Серпилин. – И для тебя и для меня. Боялся, будешь проситься обратно в комбаты и придется отказать. Хотя и жаль – все же с начала войны, с первых синяков и шишек знакомы.

– Я на это не ссылался, товарищ командующий.

– Что не ссылался – оценил. В комбаты не вернешься, а другие варианты в штабе дивизии или в штабе армии возможны. Выздоровеешь – явишься. Решим. Если в штаб армии – сам решу, если в штаб дивизии – не только от меня, от комдива зависит.

– Полковник Пикин, правда, лично меня мало знает.

– А Пикин тут ни при чем, – сказал Серпилин. – Три дня назад Артемьева утвердили комдивом вашей Сто одиннадцатой.

– А Пикин? – невольно спросил Синцов.

– В штаб армии перешел, – сказал Серпилин, не объяснив кем.

Значит, Артемьев стал теперь комдивом, и напрашиваться туда к нему со своей одной рукой, по-родственному, немыслимо. Сразу, с одной фразы, как только Серпилин сказал про Артемьева, Синцов уже понял, что теперь в дивизию обратно не попросится. В другую – да, а в свою – нет.

– Все ясно, товарищ командующий. Как выпишут, с вашего разрешения, явлюсь.

Серпилин посмотрел на него и улыбнулся:

– Это как понять, что тебе все ясно? Значит, могу считать себя свободным? А если мне еще поговорить с тобой охота и временем, как ни странно, располагаю?

Синцов только улыбнулся в ответ.

– Да, – сказал Серпилин серьезно. – Не думал, когда ты явился ко мне в самую кашу под Могилевом с этим своим лохматым фотографом, что с течением времени вырастет из тебя комбат. А хотя солдатами не рождаются. В мирное время вырастить хорошего комбата нужно десять лет. Но у войны, как говорится, свои университеты, и не каждый отличник мирного времени их так проходит, как о нем заранее думали.

Серпилин замолчал, и в его глазах несколько секунд стояла какая-то другая мысль, далекая от того, с чего он начал.

– В общем, явишься, подыщем тебе дело, чтоб воевал и рос как офицер.

Говоря это, Серпилин про себя подумал, что такого человека, как Синцов, вполне можно взять в оперативный отдел армии. Человек грамотный, с боевым опытом, такого с уверенностью можно послать на передний край посмотреть и доложить обстановку. Тот, кто сам в прошлом командовал и знает, почем фунт лиха, подводит реже других. И до переднего края доберется, и очки не даст себе втереть, и где там, под огнем, в действительности лежит граница между желаемым и возможным, как правило, поймет и правдиво доложит. А что прохождение службы, судя по личному делу, после всех окружений заново с нуля начал, но сейчас молчит, не ловит случая пожаловаться, – это только в его пользу.

– А не приходила тебе в голову мысль, – снова вспомнив о Могилеве, спросил Серпилин, – вернуться к тому, с чего войну начинал?

– Не дай бог, товарищ командующий, вернуться к тому, с чего начинали, – сказал Синцов. Хотя и понял, что Серпилин имеет в виду его работу в газете, но всколыхнувшиеся в душе воспоминания того времени почему-то вдруг заставили сказать эту тревожную и даже нелепую фразу.

Но Серпилина она не удивила.

– Возвращаться к тому, с чего начали, – об этом речи нет и не будет, – сказал он. – Другой вопрос, сколько еще войны впереди? Гадать трудно, потому что хочется гадать в свою пользу. Но сколько бы еще ни воевать, а эта зима все равно – начало их конца. Так как тебя понять, – он вернулся к тому, с чего начал, – вкус к своей старой профессии совсем потерял или нет?

– Не знаю, – сказал Синцов. – Давно не думал над этим, и пока думать неохота.

– Неохота – не думай. А тот лохматый, что был с тобой, где он, не знаешь?

– Он погиб. Не выбрался тогда от нас.

– Так и выходит, – сказал Серпилин. – Про одного думаешь, что спасется, а про другого – что погибнет, а потом сплошь и рядом наоборот. Шмаков тогда все окружение прошел как истинный комиссар, а потом обратно в лекторскую группу взяли, полетел в Керчь свои лекции читать, и ногу бомбой оторвало. Теперь – пишет мне – по Свердловску на костылях шкандыбает, политэкономию читает.

– Батальонного комиссара Левашова в самую последнюю минуту боя убили, – сказал Синцов. – Вот о ком никогда не думал, что умрет на моих глазах!

– Да, очень жаль его, – сказал Серпилин. – Посмертно Красным Знаменем наградили, а извещать об этом некого. Я его уважал, когда дивизией командовал. Прекрасный был политработник, несмотря на все свое сквернословие.

– Товарищ командующий, у вас есть еще три минуты меня выслушать?

Серпилин взглянул на часы.

– Даже пять.

– Я хотел вам сказать про Левашова. Он незадолго до смерти приходил ночью ко мне в батальон, делился. И раз он умер и больше никто этого не знает, я считаю, что обязан сказать вам об этом. Думаю, обязан, – еще раз повторил Синцов.

– А ты не крути вола за хвост. Давай сразу.

– Одного человека в нашей армии надо на чистую воду вывести, – сказал Синцов. – Заместителя начальника политотдела армии полкового комиссара Бастрюкова.