Солдатами не рождаются

– Мастер-ломастер, – снова невесело усмехнулся Гусаров.

– А вы не могли попросить у товарища Сталина, чтобы вас самого к семье отпустили? – спросила Таня. Слушая разговор Каширина и Гусарова, она все время удивлялась: неужели ничего нельзя придумать, чтобы Гусаров и его жена повидались подольше?

– Как-то не попросилось, – сказал Гусаров. – Когда в Москву вызвали, надеялся, что сам к ней слетаю, а потом ждали приема со дня на день, куда ж улетишь? А теперь обстановка требует – обратно в Брянский лес. Хорошо, заранее догадался ее вызвать, а то б и доехать не успела. Маловато, конечно, сутки, но ничего, у других и этого нет, – добавил он, но в глазах его была тревога. Видимо, предчувствовал, что свидание будет нелегким.

Так, разговаривая, дошли до гостиницы и поднялись на третий этаж, в угловой двухкомнатный номер, который занимали вместе Каширин и Гусаров.

Гусаров сразу взялся за телефон: звонить на вокзал, а Каширин и капитан из газеты стали собирать на стол. Таня помогала им, мыла взятые с умывальника стаканы.

– Можно из буфета посуду попросить, – сказал Гусаров, оторвавшись от телефона. – Да и принесут, глядишь, еще чего-нибудь, у меня талоны есть.

Но Каширин махнул рукой.

– Побереги свои талоны для жены. Обойдемся наличностью.

Капитан из газеты отстегнул от пояса нож с красивой наборной ручкой, и Таня стала резать им хлеб.

– Покойник Дегтярь подарил, – сказал про нож капитан из газеты, стоя у Тани за спиной.

Она ничего не ответила.

– Не забыли его?

Таня обернулась и посмотрела капитану из газеты прямо в глаза:

– Нет, не забыла, товарищ Люсин.

Она знала, что вопрос задан со значением, не отвергала этого значения, но говорить об этом не хотела.

– Хороший был мужик, верно? – не успокаивался капитан из газеты.

– Хороший был мужик, верно, товарищ Люсин, – как эхо, ответила Таня, продолжая смотреть ему в глаза до тех пор, пока он не отвел их.

– А что ты с ним так официально? – обрывая их разговор, сказал Каширин.

– У него имя есть – Николай, можно и Коля.

– Слушаюсь, товарищ полковник.

– Чего «слушаюсь»?

– Буду звать товарища капитана Колей…

Она улыбнулась, насильно погасив в себе неприязнь к этому человеку, заговорившему о том, о чем не надо было заговаривать. Не хотелось портить праздник ни Каширину, ни себе.

Гусаров наконец оторвался от телефона и сказал, что если не врут, то жена вроде бы приезжает не в одиннадцать, как думали раньше, а в семь, поезд нагоняет опоздание. У него было радостное лицо. Да и не удивительно: ему, бедняге, приходилось теперь считать каждый час.

Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с флягой и поллитровой бутылкой портвейна.

– Под пробку, – удовлетворенно сказал Люсин, тряхнув флягу над ухом. Потом, отбив сургуч вилкой, открыл портвейн.

Сырец перелили в графин и разбавили водой. Стаканов было всего два, и Люсин налил первым Тане и Каширину. Таня придержала его руку, но он все-таки налил ей почти полный стакан портвейна.

– А может, Гурского подождем, он прийти обещал. – Каширин поглядел на часы.

Гурский был второй корреспондент, прилетавший тогда в бригаду с Люсиным и вдвоем с ним писавший потом очерки. Таня обрадовалась, услышав, что он тоже придет: там, в бригаде, он показался ей веселым человеком.

– Ничего, догонит, – сказал Гусаров.

Каширин встал, поднял стакан и долго молчал.

– Может быть, я тебя, дочка, и не увижу, – сказал он наконец, когда на лицах у Гусарова и Люсина уже появилось томление. – А если увижу, то может не оказаться случая выпить за тебя. Поэтому выпью сразу и за твой орден, и за твое геройство, и за твои красивые глаза, и чтобы никогда ни один гад их плакать не заставил!

И, не двинувшись, не потянувшись к ней, с какой-то странной строгостью спросил:

– Можно тебя поцеловать?

А когда Таня сама шагнула к нему, обнял ее и коротко и крепко поцеловал прямо в губы. И хотя Каширин был с головы до ног мужчиной, его неожиданный порыв не смутил Таню.

Он просто прощался с ней. И может быть, навсегда, внезапно подумала Таня, близко-близко увидев его глаза в ту секунду, когда он целовал ее.

Таня выпила за себя полстакана, а вторую половину подняла за жену Гусарова и за их встречу. Потом, спохватившись и даже застеснявшись того, что не сделали этого с самого начала, выпили за Сталина. Потом за товарищей, оставшихся там, по ту сторону фронта, потом – это предложил Гусаров – выпили за капитана из газеты и за то, чтоб он еще раз побывал у партизан. И Каширин стал хвалить его с великодушием человека, которому не жаль передать лишнего другому.

– За товарища Люсина, – сказал он, – который вместе со своим дружком прилетел к нам в самый тяжелый момент. Другой бы не прилетел в такое время.