Солдатами не рождаются

— С первым эшелоном детей. Детей поручили сопровождать, а потом здесь оставили. Рассчитывал вернуться, а приказали остаться.

«И не стыдно тебе, парень, что жена у тебя надела военную форму и поехала на фронт, на запад, а ты с детишками — на восток и спрятался здесь, у них за спиной?..» — хотелось спросить Малинину. Хотелось, но не спросилось, потому что лицо Таниного мужа, вдруг почувствовавшего уверенность в себе, стало другим: спокойным и замкнутым, словно имевшаяся у него броня распространялась не только на его застрахованное от пуль тело, но и на его душу.

— Значит, породнились с нашим райздравом — на сестре его супруги женаты, или мне это неверно сказали? — спросил Малинин вместо того более грубого, что хотел спросить сначала.

— Да, а что?

— Ничего. И жена вас много старше?

— А это уж вовсе никого не касается, — пытаясь сохранить достоинство, сказал Танин муж и встал.

Малинин тоже встал.

— И детей нет?

— Нет.

Танин муж смотрел на Малинина, и его раздирали противоречивые чувства; хотелось сказать этому непрошеному прокурору: пошел ты к черту, тем более что ничего со мной все равно не сделаешь! А в то же время оставалось чувство опасности: вдруг возьмет да придет в поликлинику, и жена узнает, что приехала Татьяна. Он представил себе, как жена будет дома рыдать и позовет свою сестру, и та тоже сначала будет рыдать, а потом они обе перестанут рыдать и начнут кричать; а потом, поздно вечером, придет хозяин дома и будет пить чай и спрашивать устало: ну, как дела? А обе женщины будут смотреть на тебя с выражением, с которым они всегда смотрят, когда за что-нибудь злы, как бы обещая этим выражением: а вот мы сейчас расскажем ему про твои дела. Жена сходила с ума и по более мелким поводам, звонила черт знает куда, проверяла, действительно ли выехал на вызовы. А тут вдруг Татьяна! Ударится в истерику и начнет кричать о разводе. И если не удастся ее утихомирить тем, чем он обычно ее утихомиривает, кто знает, на что способны эти бабы, когда они вдвоем и заодно. Даже не хотелось думать, на что они способны. Да, он держался за нее не только потому, что оказался по ее доброте жильцом в их квартире и отчасти нахлебником военного времени, а в конце концов и мужем, но и потому, что за всем этим была лежавшая в паспорте бумажка, которая в любой момент могла улететь оттуда. Да, он боялся этого. Он больше всего боялся именно этого, хотя много раз говорил разным людям, что готов хоть завтра ехать на фронт, и когда говорил это, выпив, то даже самому казалось, что говорит правду.

— Если вопросы все, я, пожалуй, пойду, — сказал Танин муж с трудно давшимся ему спокойствием.

— Вопросы все. А хотя нет. Вы член партии или беспартийный?

— Комсомолец, — сказал Танин муж, заметил хмурую ухмылку Малинина и через силу улыбнулся: — Так вышло, что засиделся. Вместе с Татьяной вступали еще в школе.

— Да, вступали-то вы вместе… — Малинин вздохнул. — Вопросов больше нет. Есть одно предложение.

Танин муж вопросительно посмотрел на него.

— Если через неделю не услышу, что сам на фронт пошел, имей в виду, посодействую, чтоб разбронировали. И учти, ровесник Октября: языком не треплю.

— Странно и глупо слышать это от вас, — сказал Танин муж, повышая голос.

— Умно или глупо, а не пойдешь сам на фронт — с броней простишься, — сказал Малинин, с уверенностью подумав, что да, есть прямая необходимость сделать это! Не имеет права так быть! Старые местные врачи, такие, как их участковый, люди в пятьдесят лет, с большой семьей, получают предписания и, слова никому не сказав, прощаются и едут на фронт. А этот явился сюда, в эвакуацию, устроился в мужья к какой-то перезрелой стерве и сидит тут, как гвоздь, и будет сидеть, пока молебен о победе не отслужит. А что по другим каждый день панихиды воют, ему дела нет! «Да, сделаю все, что в силах, — подумал Малинин. — Хоть ты и кругом круглый, а найду, за что схватить, выведу на чистую воду и тебя, и твоего родственничка. Понадобится для такого дела — личные отношения использую», — вспомнил он о секретаре ЦК.

Они все еще стояли друг перед другом: Танин муж — не зная, что бы еще такое сказать после слов «странно и глупо», а Малинин — дожидаясь, когда он уйдет.

— Вам еще будет стыдно передо мной, — сказал наконец Танин муж.

— Ну что ж, вернетесь с войны в орденах да в нашивках за ранения — стыдно станет, прощения у вас попрошу, — сказал Малинин, спокойно подумав, что в сорок первом на фронте среди многих других через его руки проходили и такие, как этот. Тоже не меньше его боялись войны, но обстановка была другая. И боялись, и шли, и воевали, и умирали, и в госпиталях лежали, и подвиги даже иногда потом совершали, когда ничего не оставалось делать: или умри, или убей.

Танин муж схватил со стола шапку, натянул ее и пошел к двери.

— Подождите, пропуск отмечу.

Малинин поставил свою подпись на пропуске и, глядя ему в спину, еще раз подумал: «Да, и такие на войне бывают, и с ними приходится дело иметь, и никуда их, кроме войны, не денешь».