Солдатами не рождаются

И то, что Таня снова вспоминала сейчас о Дегтяре, значило для нее, что, как бы там ни было у нее и с мужем и с Дегтярем, это не отняло у нее потребности любить и совершать счастье для себя и для другого человека. «Совершать счастье» — так не говорят. Так говорят только про чудеса. Ну и что же, а она вот подумала о себе именно так: совершать!..

Она взяла платье и, приложив к себе, простояла несколько минут перед висевшим на стене зеркалом. Зеркало было боковой створкой трельяжа. Глядя в зеркало, она вспомнила, как Суворова говорила, что отломала его от трельяжа там, в Ростове. «Отломала и сунула в чемодан, думала, глядеться в него буду…»

Приложив платье, Таня прикинула, как подобрать подол и сколько убрать в талии. Прикинула так, словно в самом деле собиралась это делать.

Улыбнувшись в зеркале понравившемуся ей синенькому узору и своей собственной бабьей глупости, она сложила платье вдвое и еще раз вдвое и, сунув вместе с лодочками в рюкзак, стала собираться на толкучку: надела ватник и повязалась материнским платком, чтобы не идти на толкучку в форме.

В дверь громко постучали.

— Войдите!

В комнату вошел летчик в низко, по щиколотку отвернутых унтах и в шлеме с длинными, болтавшимися, как у охотничьей собаки, ушами.

— Ищу военврача Овсянникову, — с акцентом сказал летчик, глядя на Таню так, словно она ни в коем случае не могла быть военврачом Овсянниковой.

— Это я, — сказала Таня и стащила с головы платок.

— Тогда будем знакомы! — Летчик протянул ей руку. — Мансуров.

Он был худенький, черненький, совсем молодой, с квадратиками младшего лейтенанта на голубых петлицах шинели. «Наверно, лет на пять моложе меня», — подумала Таня. Она ждала, что будет дальше, совершенно не представляя, зачем пришел к ней этот летчик-узбек. Позавчера Малинин говорил ей, что в воинской части — шефы завода — тоже хотят, чтобы она выступила у них. Может быть, он оттуда, от этих шефов?

— Если хотите с нами лететь, — завтра в шесть утра будьте у штаба округа, — сказал летчик. — Послезавтра доставим вас в штаб Донского фронта, а оттуда уж сами доберетесь.

— Погодите, — сказала Таня. — Я что-то плохо соображаю. — У нее мелькнуло в голове, что все это вместе взятое — ответ Серпилина на ее письмо, но она отмахнулась от этой мысли, слишком похожей на чудо.

Летчик рассмеялся ее удивлению.

— В военно-санитарном управлении округа на учете состоите?

— Состою.

— Мы туда на вас вызов привезли от начштаба Тридцать первой.

— От Серпилина! — воскликнула Таня.

— По фамилии не знаю. Командир корабля вчера лично в руки отдал пакет начальнику военно-санитарного управления и сказал, что если решение будет вас отправить, то завтра можем захватить вас: три машины с завода гоним. А бригвоенврач ему сказал, что когда вызовет вас и поговорит, тогда и поедете. А командир корабля взял в общей части адрес и приказал мне с утра найти вас и сообщить, что бумага на вас лежит у бригвоенврача.

— Большое вам спасибо, — сказала Таня и крепко пожала руку младшему лейтенанту. — Как это вы только меня нашли?

— Как-нибудь понемножку ориентируемся и в воздухе и на земле, — засмеялся младший лейтенант, — тем более что я здесь, на Бешагаче, родился. Отец и мать рядом живут. Как думаете, удастся вам с нами полететь? — спросил он весело. Мысль, что с ними полетит эта молодая женщина, радовала его.

— Конечно, с вами! — сказала Таня, даже не успев подумать, как она все сделает за один день и что будет с матерью, когда мать узнает. — Куда вы сейчас, не к центру?

— К центру.

Таня покосилась на рюкзак и затолкала его обратно под кровать.

— Мне с вами по дороге. Я в санитарное управление прямо сейчас поеду.

Она сбросила с себя ватник и, не стесняясь младшего лейтенанта, даже не думая о нем, взяла со стула гимнастерку, надела ее, шинель и подпоясалась.

— Выходите, я за вами.

Таня задержалась еще на минуту, коротко взглянула на себя в зеркало, поправила пояс, проверила, с собой ли документы, и, запирая дверь, снова, уже не мимоходом, как в первый раз, а с испугом подумала о матери, — как завтра вечером, когда самолет будет лететь где-то далеко-далеко отсюда, мать после смены вернется в эту комнату и ляжет на свою кровать одна.

Во дворе стояли летчик и хозяйка Халида, что-то быстро-быстро, сердито говорившая ему по-узбекски. У Халиды было такое гневное, побледневшее лицо, какого Таня никогда у нее не видела, а у летчика был растерянный и покорный вид, он ничего не отвечал, только стоял и, кивая, повторял: «Хоп, хоп», — значит, соглашался с тем, что ему говорила Халида. Это слово «хоп» Таня уже знала.

Заметив Таню, Халида отвернулась от летчика и ласково, как всегда, улыбнулась ей. И лицо у нее сразу сделалось опять такое, как всегда, — спокойное и грустное, несмотря на улыбку.

— Сильно ругала меня, что пришел за вами, — сказал летчик, когда они с Таней вышли со двора, — сказала, что не надо было приходить, говорить, не надо было вас у матери отнимать. Большую беду, сказала, я в дом принес, плохим гостем был. «Шум кадам» — так у нас говорят старые люди.