Солдатами не рождаются

Но хотя он остановил рукой Синцова, сказав «не говори», на самом деле его распирала радость оттого, что женщина, которую он когда-то любил и с трудом вынудил себя забыть о ней, снова принадлежит ему и сделала черт знает что, на что никакая другая не решилась бы на ее месте, — прилетела к нему на одну ночь на фронт и сейчас, после этого, хочет, можно сказать — домогается, стать его женой. Он сегодня отчасти потому и приехал ночевать к Синцову, что хотел поделиться: почему на это пошел и почему, хоть и ругает себя дураком, все равно счастлив. А счастье в военное время на полу не валяется.

— Ну что ж, хорошо, — сказал Синцов после долгой паузы.

— Врешь.

— Почему вру? Раз тебе хорошо с ней — и ладно. Только про «жениться» чего-то недопонял.

Артемьев рассказал, как Надя свалилась ему на голову в штаб армии под видом жены, и как наутро Серпилин приказал выдворить ее в Москву, и как она, уезжая, спросила, готов ли он жениться на ней, и сказала, чтоб дал ей с собой письмо в загс, раз он на фронте, — она сама пойдет и все сделает там без него. И еще приедет к нему сюда как законная и посмотрит в глаза этому Серпилину, который выставил ее отсюда, как какую-нибудь тварь!

— Что же, она со зла, что ли, за тебя замуж выходит?

— Отчасти и так.

— А пройдет злость — что дальше?

— История у нас с ней старая, — сказал Артемьев. — Хотя и вышла потом за другого, но все равно ей лучше, чем со мной, ни с кем не было. В этих делах меня не обманешь.

— А в остальном? — спросил Синцов, хотя видел, что Артемьеву трудно отвечать.

— И в остальном она тоже, надо сказать, неплохая баба, — с некоторым усилием над собой сказал Артемьев. — Рукава засучит и пол вымоет, и белье постирает, и обед сготовит — шутя все сделает…

— Ну, а в остальном? — неуступчиво повторил Синцов.

— А что остальное?

— Тогда вопросов нет.

— Да, можешь меня поздравить, — сказал Артемьев. — Вчера, когда из дивизии с Серпилиным говорил, сообщил мне, что присвоили очередное, подзадержавшееся… Теперь полковник.

— Поздравляю. — Синцов еще раз подумал о Наде: может, выходит теперь за него замуж оттого, что поверила — далеко пойдет? Раз в тридцать лет уже полковник и, даст бог, не убьют, еще до конца войны будет опять за молодым генералом.

— Хотел четвертую шпалу привинтить, да в штабе дивизии не нашлось. Никто не запасается, погон ждут.

— Рад бы помочь, — улыбнулся Синцов, — да нечем. У нас в батальоне, кроме замполита, кругом одни кубики. Он, правда, такой, что и последнюю шпалу отдаст, но это уж я не позволю. Перевоспитываю его, чтоб имел хотя бы полувоенный вид.

— Смешно это от тебя слышать, — сказал Артемьев. — Слушаю и вспоминаю, каким ты был до армии, в тридцать девятом.

— Тридцать девятый — это давно прошедшее… — усмехнулся Синцов.

— Сидим тут с тобой, как две половины армии, — сказал Артемьев. — Кадровая и приписная. Думал ли ты до войны стать тем, кто есть?

— А много ли и обо всем ли, о чем надо, мы вообще тогда думали?

— Как будем спать ложиться? — спросил Артемьев. — Может, валетом?

— Рискованно, — сказал Синцов. — Не знаю, как ты, а мне ординарец говорил: я нервно спать стал. Заваливайся подальше к стенке, а я еще посижу, неохота ложиться.

— Ждешь, пока засну, пойдешь своими делами заниматься? — спросил Артемьев, укладываясь на кровати.

— На дела сегодня сил нет. Раз артподготовка на девять перенесена, имею право до семи поспать.

— Я с утра у вас останусь.

— Тебе видней. Нам так и так наступать. А кто первый задачу выполнит, мы или не мы, — лотерея!

— Будем считать, что вы, — сказал Артемьев. — Сам говорил, какие вы после лагеря злые…

— Злость злостью, а огонь огнем. Положат, и будешь лежать при всей своей злости. У меня последние дни такое чувство, что перед батальоном еще густо, намного больше людей, чем у меня. Берем только абсолютным превосходством в огне. Без этого и шагу бы не сделали.

— Я говорил с фронтовым разведчиком, считают, что у немцев уже немного живой силы осталось.

— Не знаю, как они считают, — сказал Синцов, — а я просто считаю: за вчера и сегодня на моем участке противник оставил сто сорок трупов. А у меня всего в батальоне на сегодня сто тридцать восемь человек. Если бы у нас с ними вчера утром батальон на батальон был, так передо мною уже была бы пустота, дыра! А вот увидишь, что завтра будет! Хотя, конечно, сопротивление слабеет: голодные, и обмороженных много…

— Жалеть еще не начал? — вдруг спросил Артемьев.

Синцов вздохнул и не ответил.

— Чего вздыхаешь, я серьезно спрашиваю. У меня, например, неудобно признаться, а, несмотря на все зароки, нет-нет и шевельнется…

— А я, когда гляжу на них, все вспоминаю, сколько раз я был на их месте и в сорок первом и в сорок втором. И спрашиваю себя: неужели у них, как у нас, после всего этого сил хватит встать, отряхнуться и обратно полезть?

— Ну, насчет тех, что здесь, такой вопрос уже не стоит.