Солдатами не рождаются

— Ангина душит с утра, — сказал Левашов тихим, хриплым голосом. — Попросил Феоктистова компресс из водки сделать, а он намотал, постарался сверх меры.

— Зачем же компресс, раз на ногах? Хуже простынешь. Просто потеплее повязался бы, безо всякого компресса.

— Больно ты много знаешь, — сказал Левашов все тем же хриплым, незнакомым полушепотом. — А хотя, впрочем… — Он чему-то усмехнулся про себя и вдруг спросил: — Как теперь думаешь дальше со своей докторшей?

Синцов посмотрел на него с неудовольствием:

— Вроде бы не делился с тобой этим…

— Ты не делился, а я в курсе.

— От кого?

— От Завалишина.

— Не ожидал от него.

— А он не виноват. Так вышло. Она, когда к вам вчера шла, меня встретила, я же ей и Феоктистова дал в провожатые. Не говорила тебе?

— Нет.

— Значит, не считала существенным, — сказал Левашов. — А я, зная, что к вам пошла, спросил Завалишина. А он в таких делах — Иисус Христос… Сам знаешь.

— Мог бы меня спросить, — все еще недовольно сказал Синцов.

— Ты спал, а мне интересно было, — улыбнулся Левашов. — А теперь, раз проснулся, спрашиваю: что дальше?

— Дальше? — переспросил Синцов. — Дальше, когда еще раз встречусь, спрошу, пойдет ли замуж.

— От предложения замуж бабы нынче редко отказываются. А дальше, практически?

— А как практически, еще не решался думать. Судя по ней, будет добиваться к нам, в санроту полка или в медсанбат дивизии.

— А не рано ли судишь по ней? После одной ночи?

— А я не одну ночь с ней провел; я с ней до этого много провел и дней и ночей… Только не в этом смысле.

— Ну что ж, — сказал Левашов, — если так, то вполне возможная вещь, что и выйдет. Если завтра бои закончим, сразу начнется усушка, утруска, переброска туда-сюда… Одни вверх, другие вниз. На одного врача в дивизии всегда вакансия откроется. Это не вопрос. Вопрос в том, чтоб ошибки не вышло, чтобы вдруг потом не оказалось, что стерва…

— Это исключено, — сказал Синцов.

— Я тоже так, когда перед войной женился, думал: исключено, — сказал Левашов. — А потом выяснилось: как раз не исключено. А я оказался дурак безглазый, а еще политработник, людей воспитывал… Да, усушка, утруска, — повторил он. — Возможно, и я в эту усушку-утруску попаду и из полка выскочу, когда новое звание присвоят.

— Если так — жаль!

— Отчасти и самому будет жаль, — сказал Левашов, — а отчасти нет. Говорил вчера с командиром дивизии, что хочу на строевую. Дал мне понять, что если при переаттестации майора дадут, то на заместителя командира полка по строевой не возражает, к Колокольникову.

— А если сразу полк дадут? — спросил Синцов, вспомнив о своем разговоре с ним и с Гурским в первую ночь наступления.

— Навряд ли. Я уже рукой махнул на то, чтобы вверх лезть, лишь бы вниз не посыпаться. Вроде все ничего, а нет-нет да что-нибудь ляпну. А у политработника каждое лыко в строку. От строевика услышат — мимо ушей, а раз ты политработник, тебя за шкирку… А у меня строевая жилка в душе — чувствую ее с самого начала войны. Откровенно говоря, покомандовать полком охота! Вера в себя есть, что пойду на строевую и проявлю свой талант. Глядишь, еще и дивизией покомандую… Бывает же так: судьба у человека одна, а призвание другое!

Левашов помолчал и вдруг спросил:

— О Зырянове какого мнения?

— Высокого. Почему спрашиваешь?

— Рекомендацию ему вчера написал, заново в партию вступает. У тебя не просил?

— А я ж еще кандидат. Сам только в октябре заново вступил.

— Верно. Забыл. Ну ладно, лежи еще, коли хочешь, а я встаю.

— И я встаю, дел еще много. — Синцов сел. — Федор Васильевич…

— Ну?

— Помнишь тот наш разговор?

— Что за разговор?

— А про этого твоего крымского друга…

— Почему вспомнил? Снова появился на горизонте товарищ Бастрюков?

— Не появлялся, — сказал Синцов, — но из головы не выходит. Неужели так и не сообщишь, что он за птица?

— Видимо, пока нет.

— Пока чего?

— Пока характер свой не переменю.

— Неправильно это!

— А я вообще мужик неправильный. — Левашов хрипло рассмеялся и схватился рукой за горло. — Болит, холера…

Провожая Левашова, Синцов вышел из подвала. И когда проводил, простоял несколько минут, не заходя обратно. Небо было на редкость чистое, со звездами.

«Неужели завтра будет солнечная погода?» — подумал он с удивлением, так, словно, пока идут бои, этой солнечной погоды не может и не должно быть.

39

Мы молчали, а немцы всю ночь до утра то здесь, то там стреляли как припадочные, — наверно, нервы кончались, а предчувствие конца росло. И это радовало, позволяло думать, что сегодня бой действительно будет последний и недолгий.

Уже когда началась наша артподготовка, в батальон пришел Левашов. Пришел, взял за плечо наблюдавшего за разрывами Синцова и хрипло сказал прямо в ухо:

— Сегодня я с вами.

Шея у него была, как и вчера, замотана, а глаза веселые, лихорадочные: чувствовалось, что у него жар.

— Без вас не успеешь соскучиться, товарищ батальонный комиссар, — сказал Синцов в паузе между разрывами. Он был рад, что в этом последнем бою, как и в первом, Левашов опять у него в батальоне.