Солдатская награда

На миг он снова очутился в самолете, ощущая запах смазочного масла, плоскости самолета медленно кренились, он чувствовал порыв ветра, ощущал штурвал в руке, следя за горизонтом, ведя машину на горизонт, словно целясь из револьвера («А черт, мне-то что?»), видя, как нос машины подымается, пока горизонт не скрылся, видя, как он снова выходит из-под опускающейся дуги крыла и как вдруг машина резко стопорит и обезумевший мир вихрем начинает кружиться вокруг него.

«Верно, тебе-то что?» – говорит голос, и, проснувшись, он видит рядом Гиллигена со стаканом виски.

– Выпей-ка, генерал, – говорит Гиллиген и сует ему стакан под нос.

– О Господи, убери, слышишь, убери!

– Давай, давай, выпей, тебе лучше станет. Лейтенант уже давно на ногах и миссис Пауэрс тоже. И с чего ты так напился, ас?

– О черт, откуда я знаю? – с тоской сказал Лоу, отворачивая голову. – Оставь меня в покое.

Гиллиген настаивал:

– Давай, пей сейчас же.

Но курсант Лоу в сердцах крикнул:

– Оставь меня, сейчас пройдет!

– Ясно, пройдет, выпьешь – и пройдет. -г Не могу. Уходи.

– Надо. Ты что, хочешь, чтоб я тебе шею сломал? – добродушно спросил Гиллиген, придвигая к нему лицо, доброе, беспощадное.

Лоу уклонялся от него, и Гиллиген, подсунув руку ему под спину, силой приподнял его с кровати.

– Дай полежать! – умоляюще сказал Лоу.

– Хочешь тут навеки остаться? Нам уезжать надо. – Нельзя тут сидеть без конца.

– Не могу я пить! – Все внутренности в нем свело судорогой до головокружения. – Ради Бога, оставь меня!

– Слушай, ас, – сказал Гиллиген, подымая ему голову. – Раз надо – значит, надо. Лучше выпей сам. Иначе я тебе силой вгоню в глотку, вместе со стаканом. Ну, пей!

Он раздвинул ему губы стаканом, и Лоу выпил, одним глотком, боясь поперхнуться. Но после глотка ему сразу стало хорошо. Он словно ожил. Приятный пот прошиб его, и Гиллиген убрал пустой стакан. – Мэгон, одетый, но без пояса, сидел у стола. Гиллиген исчез за дверью, и Лоу встал, пошатываясь, но вполне отрезвев. Он выпил еще. В ванной зашумела вода, и Гиллиген, вернувшись в комнату, коротко сказал:

– Молодчага!

Потом втолкнул Лоу в ванную:

– Ныряй, ас, – сказал он.

Лоу чувствовал нежные колкие иглы струи, обжигающей плечи, смотрел, как серебряный покров воды без конца соскальзывал с тела, вдыхал запах мыла, а за стеной была ее комната, и она сама, высокая, ало-бело-черная, прекрасная. «Сейчас же скажу ей все», – решил он, безжалостно растирая свое твердое молодое тело грубым полотенцем. Разогревшись, он почистил зубы, пригладил щеткой волосы, потом выпил еще глоток, под спокойным, ушедшим внутрь взглядом Мэгона и вопросительным – Гиллигена. Он одевался, слыша, как она ходит по своей комнате. «Может, думает обо мне», – мелькнула мысль, и он торопливо застегнул куртку.

Он встретил добрый, рассеянный взгляд офицера, и тот сказал:

– Как вы себя чувствуете?

– Как после первого самостоятельного вылета – отлично! – сказал он. Ему хотелось петь. – Да, кажется, я вчера вечером забыл свою фуражку у нее в номере, – сказал он Гиллигену. – Пойти разве забрать?

– Вот она, твоя фуражка, – недобрым голосом сказал Гиллиген, подавая ее.

– Хорошо. Тогда мне просто надо с ней поговорить. Не возражаешь? – сказал курсант Лоу, вычищенный, принаряженный, воинственный.

– Что вы, генерал! Прошу вас! – с готовностью согласился Гиллиген. – Разве она может отказать спасителю своей страны? – Он постучал в дверь соседней комнаты: – Мисс Пауэрс!

– Что? – глухо ответил ее голос.

– С вами желает поговорить генерал Першинг… Да, конечно… В полном порядке. – Он повернулся кругом, открыл двери: – Входи, ас!

Уже ненавидя его, Лоу старался не замечать, как он подмигнул ему, и вошел. Она сидела в постели, на коленях стоял поднос с завтраком. Она была еще не одета, и Лоу деликатно отвернулся. Но она безмятежно сказала:

– Привет, курсант. Как сегодня воздух?

Потом показала на стул, и Лоу придвинул его к кровати, настолько стараясь не смотреть на нее, что его напряжение стало заметным. Она посмотрела на него беглым взглядом и предложила кофе. Подбодренный виски, выпитым на пустой желудок, он вдруг почувствовал голод и взял чашку.

– Доброе утро, – с запоздалой вежливостью сказал он, стараясь казаться старше своих девятнадцати лет. (И почему девятнадцатилетние стыдятся своего возраста?) «Обращается со мной, как с ребенком, – подумал он обиженно и, набираясь храбрости, все смелее смотрел туда, где угадывались ее плечи, и с любопытством думая, есть ли на ней чулки. – Почему я ничего не сказал, когда вошел? Надо бы сказать что-нибудь легкое, интимное. Послушайте, с первого взгляда моя любовь к вам была… как моя любовь… как будто моя любовь к вам… О господи, зачем я столько выпил вчера! Я бы ей давно сказал: «Моя любовь к вам… моя любовь, как будто… моя к вам… любовь к вам…» И он смотрел на ее руки, когда от движения спустились широкие рукава халата, и говорил – да, он рад, что война кончилась, – и рассказывал, что налетал сорок семь часов и через две недели получил бы крылья и что мать ждет его в Сан-Франциско.