Солдатская награда

– Почему вы ее так не любите, Джо? Не хотите, чтобы они поженились?

– Не в этом дело. Просто меня злит, когда она каждые двадцать минут меняет решение. – Гиллиген протянул ей сигарету, она отказалась, и он сам закурил. – Завидую, наверное, – сказал он, помолчав. – Вот лейтенант женится, хоть ни ему, ни ей это вовсе не нужно, а вот та, кого я люблю, никак не идет ко мне…

– Что такое, Джо? Разве вы женаты?

Он посмотрел ей в глаза.

– Перестаньте так говорить. Сами знаете, о чем я.

– О господи! Дважды за час! – Его взгляд был так строг, так серьезен, что она сразу отвела глаза.

– Что вы сказали? – спросил он. Миссис Пауэрс сняла розу с груди, воткнула ему в петличку.

– Джо, зачем эта скотина тут вертится?

– Кто? Какая скотина? – Он увидел, куда она смотрит.

– Ах, этот.

– Мне тоже. С удовольствием посмотрю, как вы его отделаете.

– Он к вам приставал? – быстро спросил Гиллиген.

Миссис Пауэрс прямо посмотрела на него.

– По-вашему, это возможно?

– Вы правы, – признался он. Потом посмотрел на Джонса, на Эмми. – И еще вот что. Эта мамзель Сондерс и ему позволяет вертеться около нее. А мне не нравятся все, кто с ним запанибрата.

– Не глупите, Джо. Просто она очень молода и еще мало чего понимает в мужчинах.

– Ну, если из вежливости называть это так, я, пожалуй, соглашусь. – Он коснулся взглядом ее щеки, оттененной черным крылом волос. – Если бы вы дали человеку понять, что выходите за него замуж, вы бы не швырялись им, как мячиком.

Она смотрела вдаль, в глубь сада, и он повторил:

– Правда, Маргарет?

– Вы тоже глупый, Джо. Только вы хоть и глупый, но милый. – Она встретилась с его настойчивым взглядом, и он сказал:

– Маргарет?

Она сразу положила свою ловкую, сильную руку на его рукав.

– Не надо, Джо. Пожалуйста!

Он рывком сунул руки в карманы и отвернулся. Они молча пошли рядом.

4

Весна легким ветерком обдувала бахромку волос, когда ректор, закинув голову, протопал по террасе, как старый военный конь, думавший, что всем войнам уже пришел конец и вдруг услыхавший звук трубы. Птицы на ветру параболой носились над лужайкой, от дерева к дереву, и одно деревцо на углу, перед домом, взметало кверху белогрудые листья, замирая в страстном порыве; ректор в восторге остановился перед ним. Знакомая фигура мрачно шла по дорожке от кухонной двери.

– С добрым утром, мистер Джонс, – прогремел ректор, и воробьи шарахнулись с дикого винограда. Невыносимый экстаз охватил деревцо от этого баса, листья трепеща рванулись к небу пленным серебряным потоком.

Джонс ответил: «Доброе утро», потирая руку с медлительной, тяжеловесной злобой. Он поднялся по ступенькам, и ректор обдал его волной восторженной благожелательности:

– Пришли поздравить нас с добрыми вестями, а? Отлично, мой милый, отлично! Да, все наконец улажено. Входите же, входите!

Эмми воинственно влетела на веранду.

– Дядя Джо, – сказала она, косясь на Джонса сердитым горячим глазом.

Джонс, прижав к себе ушибленную руку, свирепо уставился на нее. «Ты мне за это ответишь, черт тебя дери!»

– А? Что такое, Эмми?

– Мистер Сондерс у телефона: просит узнать, примете ли вы его сегодня утром? – («Что, получили? Так вам и надо, отучитесь приставать ко мне!»)

– Да, да, мистер Сондерс должен зайти, обсудить все планы насчет свадьбы, мистер Джонс.

– Понимаю, сэр. – («Я тебе еще покажу!»)

– Что ему передать? – («Попробуйте, если сможете! Ничего-то у вас не выходит, жирный вы червяк!»)

– Непременно передай, что я и сам хотел зайти к нему. Да, да, непременно. Да, мистер Джонс, нынче утром нас всех надо поздравить.

– Понимаю, сэр. – («Ах ты, потаскушка!»)

– Так и передай ему, Эмми.

– Хорошо. – («Сказано было, что я с вами сделаю? Сказано вам было: не приставайте? Вот и получили!»)

– Да, Эмми, мистер Джонс с нами завтракает. Надо же отпраздновать, мистер Джонс, не так ли?

– Без сомнения! Сегодня у нас у всех праздник! – («Оттого я и бешусь! Предупреждала меня, а я не обратил внимания. Прищемить мне руку дверью! Провались ты к чертям!»)

– Ладно. Пусть остается завтракать. – («Сам провались ко всем чертям!») Эмми стрельнула в него напоследок сердитым горячим взглядом и хлопнула на прощание дверью.

Ректор расхаживал, тяжело топая, счастливый, как ребенок.

– Ах, мистер Джонс, быть молодым, как он, и что бы твоя жизнь во всем зависела от колебаний, от сомнений таких прелестных ветрениц. Да, женщины, женщины! Как очаровательно – никогда не знать, чего вам хочется! Это мы, мужчины, всегда уверены в своих желаниях. А это скучно, скучно, мистер Джонс. Может быть, за это мы их и любим, хотя с трудом выносим. Как вы полагаете?

Джонс мрачно помолчал, поглаживая ушибленную руку, потом сказал:

– Право, не знаю. Но мне кажется, что вашему сыну необычайно повезло с женщинами.

– Да? – спросил ректор с интересом. – В чем именно?

– Ну, ведь вы сами мне говорили, что он был когда-то связан с Эмми?

Теперь он уже не помнит Эмми. – («Черт бы ее подрал: прищемить мне руку дверью!») – И будет связан с другой, хотя ему и смотреть на нее не придется. Чего же еще желать человеку?

Ректор посмотрел на него пристально и доброжелательно.