Солдатские ботинки / Японская зажигалка из Египта.

— Наш госпиталь, — рассказывал сын, — находился недалеко от дома, где жил Насер. Когда он умер, мы думали, началось восстание. Шум, крик, плач, вопли… Больше тысячи арабов с фонарями и факелами скопились на улице. Ни днем ни ночью по ней не проехать, ни пройти. А потом в наш госпиталь стали кидать камни, швырять палки, какие-то мордохваты через заплот полезли. Все двери напрочь позапирали, кровати с ранеными и больными подальше от окон отодвинули. На окна одеяла и матрасы понавесили, боялись, как бы нас камнями и стеклами не поранили. Госпиталь военная полиция с автоматами окружила, чтобы нас не вырезали. Меня увозили в день похорон Насера. В специальную машину поместили, чтобы кто случаем не увидел, под охраной полицейских мотоциклистов, как генерала какого. Я боялся, что выволокут из машины и растерзают…

Я слушал молча, да и о чем мог сказать? Видать, такова доля русского солдата. И в ту войну их ранеными добивал враг, убивали на свиданиях с девушками, при встрече с мирными жителями, на случайных ночлегах. Сам солдат выступает великим гуманистом, а его никто не щадит. Вот и получали и получают родители похоронки и в дни войны, и в дни мира…

— В аэропорту долго не было нашего самолета, а меня везли без носилок, одетым в штатский костюм и без всяких документов. Только удостоверение, что я — солдат египетской армии. Я ведь, правда, на араба похож? — повернул он ко мне смуглое, загорелое лицо с узенькой полоской темных усиков на верхней губе. Иссиня-черные, цвета воронова крыла, жесткие волосы, темно-карие глаза, ослепительно белые зубы. Нет сын, ты не на араба похож, а на свою бабушку-хохлушку. — Ну, вот, видишь! Устроили меня в кресле, а голова кругом идет. Меня сопровождали два отпускника — наши солдат и офицер, оба в штатском. Как в туалет идти, подхватят под руки и, как алкаша, волокут. Потом прилетел ан-двадцать четвертый, мы обрадовались… Только нас не посадили. Арабы опаздывали на занятия в университет Лумумбы, ну их первыми и отправили. Нас на следующий день… Летели через Италию, Югославию. Намучился, жизни был не рад. Только и поддерживало, что живым домой лечу. А прилетели сюда, смехота получилась. Стали того солдата, что меня сопровождал, проверять, а у него под майкой от плеча к бедру будто пулеметная лента. Только вместо патронов — авторучки. В донышке увеличительное стеклышко, глянешь, а там голые бабы. Хотел бизнес сделать. Погорел, шустряк…

От усталости он замолчал. Я вышел в коридорчик, следом Женя. Взяла у меня сигарету, прикурила, глубоко затянулась.

— Говорила ли с врачом? — переспросила она. — Да, говорила. Евгений Михайлович добрый, отзывчивый человек, хорошо к Олегу относится. Обещает, что Олег поправится, что постараются поднять его на ноги… Ты побудешь с ним, папа, я пойду. Не обедала еще сегодня, да и голова разболелась.

При поцелуе Олег уловил табачный запах и обрушился на жену:

— Не бросишь курить, не приходи ко мне. А то несет табачищем, дышать нечем. А ты за нее не заступайся, папа. Не идет женщине куренка. Ты меня поняла, Женька?!

— Я пойду, Олежка, поесть надо, да и голова раскалывается. Ужином тебя папа покормит. Завтра он с утра придет, а я к обеду. Сначала в «Березку» зайду, шапку посмотрю…

— Я-я-я с-с-с-се-серти-и-ификаты п-п-при-и-вез, в-в-вот Ж-ж-же-ня-я и п-п-при-иба-арахляется-я.

Женя ушла, мы остались одни. Он жадно прислушался к ее шагам, затихающим на лестнице, а я толком осмотрелся. Небольшая клетушка, в которую вошли функциональная кровать, тумбочка и единственный стул, отгорожена перегородкой в человеческий рост. За ней тоже палаты на две-три койки. Здесь, как объяснила мне няня, карантинное отделение, а сына держат потому, что и уход лучше, и он лежит один. В многолюдной палате ему тяжелее. Солдаты лежат в большинстве с простудой или небольшими травмами, не понимают тяжести его заболевания, а ему нужен покой.

— Т-т-там, з-знаешь, к-к-какое з-з-з-золото д-д-дешевое, — проговорил Олег. — Его прямо на барахолках продают. Стоят ряды лавочек, там кольца, перстни, браслеты делают и тут же продают. Золотой перстень с александритом стоит пять фунтов, а очки пятнадцать. Были у меня сертификаты, а когда в госпиталь положили, какой-то гад спер. Черт бы с ним, еще бы получил, да домой отправили. Ребята собрали на дорогу, принесли немного, а то бы при своих интересах остался. А Жене я привез золотую Нефертити на цепочке, медальон… Вот видишь зажигалку, мне ее араб-санитар подарил. Я сперва в египетском госпитале лежал, курить охота, а спичек нету. Санитар и отдал свою зажигалку…

Тогда я и увидел впервые неприметную японскую зажигалку. Повертел в руках и положил обратно в тумбочку. Большее внимание привлекло удостоверение личности. Арабская вязь типографских литеров и черной тушью выведенных замысловатых слов, фотография сына. В чужой воинской форме он и впрямь походил на араба.