Солдатский дневник

Существовавшая в Берлине русская православная Церковь имела уже прямые связи с Москвой и все свои проблемы решала без помощи нашей комендатуры.

5 июня Берлин был разделен на четыре сектора, главная военная комендатура прекратила свою деятельность. Теперь стало четыре комендатуры, объединялись они штабом Межсоюзной комендатуры, который расположился в Западном Берлине. Штаб этот возглавляли поочередно военные коменданты секторов. Границ между секторами тогда не было. Берлинские жители и мы, военнослужащие, могли свободно передвигаться по всему городу, так что в любом секторе можно было встретить и наших земляков и наших западных союзников. Но так продолжалось не очень долго.

Комендатуру нашу перевели в центр города, а нас из частных немецких квартир переселили в пансионат; хотя у каждого была отдельная комната, но умывальники и туалеты находились где-то в конце коридоров. По ночам в нашем пансионате часто можно было встретить полуголых или совсем голых молодых немок, которые никак не могли найти комнату, из которой они только что вышли.

Мне же удалось найти частную квартиру вблизи от нового здания комендатуры. Один мой фронтовой друг установил там спецтелефон, так что я мог звонить даже в Москву.

Но 16 июня случилось трагическое событие. Во время служебной поездки по Берлину погиб генерал Берзарин. Ехал он на мотоцикле, и его сшиб наш военный грузовик.

Генерал-полковник Николай Эрастович Берзарин навсегда остался в памяти тех, кто знал его лично. Это был порядочный, умный, бесстрашный и решительный человек, всегда готовый прийти на помощь тем, кто в ней нуждался. А тогда таких было немало.

Немцы до сих пор с огромным уважением и симпатией вспоминают того, кто сделал возможной встречу победителей и побежденных ТАКОЙ, какой она была весной сорок пятого в поверженном Берлине.

А потом пришли строгие приказы: нас переводили чуть ли не на казарменное положение и запрещали несанкционированное начальством общение с немцами и нашими западными союзниками. Нарушение этих приказов каралось как попытка измены Родине.

Весна 45-го для меня закончилась…

Владимир Стеженский

Три встречи [2]

Шел октябрь сорок второго года. Наша 383-я стрелковая дивизия, где я был тогда помощником начальника разведотдела и одновременно военным переводчиком, вела бои в предгорьях Кавказа, северо-восточнее Туапсе. Бомбили и обстреливали нас со страшной силой. А наши самолеты здесь не появлялись. Бомбежки начинались с самого рассвета, потом педантичные немцы устраивали себе, а заодно и нам «обеденный перерыв» с той лишь разницей, что они получали вполне приличный паек, а мы, поскольку наши тыловые части, как это слишком часто бывало, где-то застряли, занимались самопропитанием.

А после «обеда», когда опять начались бомбежки и артиллерийские обстрелы, ко мне в блиндаж привели немецкого офицера. Редкому в то время немецкому пленному, да еще в чине лейтенанта, было двадцать восемь лет. Беседа наша, которая называлась тогда «опросом пленных» — допросы были введены в нашей армии позже, — поначалу никак не клеилась. На все мои попытки получить от него информацию, касающуюся нашего непосредственного военного противостояния, Франц Леман (так звали этого офицера) отвечать отказывался, ссылаясь на воинскую присягу и офицерскую честь.

Более содержательным оказался наш разговор на литературные темы. Выяснилось, что Франц Леман довольно неплохо был знаком с русской классической литературой, а в числе своих любимых немецких писателей назвал не упоминаемых в гитлеровской Германии Генриха Гейне и Томаса Манна. К большому удивлению Лемана, я достал из своей полевой сумки маленький сборник стихов Гейне на немецком языке.

Перед тем как отправиться в тыл под охраной двух наших разведчиков, Леман достал из кармана фотографию молодой женщины, что-то написал на обратной стороне и передал мне: «Ее все равно отберут и уничтожат ваши комиссары. Там мой берлинский адрес. В этой войне Германия победит, а вы, если останетесь живы, попадете к нам в плен. Тогда дадите о себе знать, я вам помогу».

Я посмеялся, сказав, что в Берлин первым из нас приду все-таки я. И постараюсь найти его жену и передать ей привет от Франца.

Прошло почти два года. Войска наши освободили Крым, а моя дивизия получила почетное наименование Феодосийская. В начале июня сорок четвертого года меня временно откомандировали к начальнику офицерского лагеря немецких военнопленных под Симферополем.

Когда я туда приехал, был жаркий солнечный день. Немецкие военнопленные сидели на скамьях возле бараков и занимались знакомым нам тогда всем делом: уничтожали вшей.

Проходя мимо барака, я вдруг услышал: «Господин старший лейтенант, не узнаете меня?» Боже мой, это был Франц Леман, загорелый, упитанный, вовсе не похожий на наших истощенных военнопленных, которым удавалось иногда вырваться из немецких лагерей.