Солдаты без оружия

— Наша специальность как будто тихая, неприметная, — продолжала Анна Ивановна. — А как приглядишься, вникнешь, — не так-то просто, не вдруг. Чтобы стать настоящим врачом, ох какой крепкий характер надо иметь! Тут и нервы, и воля, и душа. Когда мне было девятнадцать лет, как вот тебе, Зоенька, я работала на ткацкой фабрике и одновременно училась на рабфаке. Было трудно. Но стать хорошим врачом во много раз труднее. Врач должен уметь с первого взгляда так расположить к себе больного, чтобы тот рассказал ему самое интимное. Говорят, чужая душа — потемки. Перед врачом чужая душа должна сама раскрываться. Врач подчиняет волю больного своей воле. Больные капризничают, сопротивляются. Ты знаешь, сколько с ними разговоров?

— Знаю, — подтвердила Зоя. — Больные — они как дети.

— А основное, Зоенька, самой не опускать рук и больного уверить в победе. — Она свернула письмо треугольником, положила его в кармашек халата. — Нет, Зоя, медицина — святая специальность. Я все мечтала, чтобы мой Виктор врачом был. Да вот — не пришлось. — У нее дрогнули губы.

— Что вы, Анна Ивановна!

Огромным усилием воли Анна Ивановна сдержала слезы.

— Ничего… Уже прошло.

— Я буду доктором, — решительно объявила Зоя.

— Эх, милая…

— Обязательно буду. Кончится война, и пойду в медицинский.

Анна Ивановна грустно улыбнулась:

— Куда тебе! Замуж выйдешь.

— Кто меня возьмет, рыжую-пыжую, конопатую…

— А Трофимов?

— И нет. И совсем он не пара, — фыркнула Зоя, зардевшись так, что исчезли все ее веснушки.

Рыбин поднял голову, осуждающе произнес:

— Нельзя ли без эмоций?

Это еще больше рассмешило Зою. Уткнувшись носом в рукав халата, она захохотала тоненько и заразительно.

— Ты невозможная хохотушка, — шептала, улыбаясь, Анна Ивановна. — Перестань, иначе я крикну старшину.

Трофимов сидел к ним спиной, сильно наклонясь вперед, что-то писал.

Анна Ивановна сложила руки рупором, как бы готовясь позвать старшину. Зоя зажала ей рот ладонью, умоляюще зашептала:

— Не нужно. Он стихи пишет.

— Ах ты невеста без места! — Анна Ивановна привлекла девушку к себе и уже серьезно сказала: — Что же, кончится война — поженитесь. Он парень толковый.

Зоя пожала худенькими плечами и стыдливо спрятала лицо на груди у Анны Ивановны.

…Из перевязочной в чуть приоткрытую дверь падала на цементный пол узкая дорожка света. Она как бы разрезала отсек пополам. На свету, сложив ноги калачиком, сидел лейтенант Гулиновский, позевывал и разглядывал в карманное зеркальце свои рыжие усики. В темной части отсека собрались санитары и неспешно, обстоятельно, как это делают простые хозяйственные люди, строили планы на будущее.

— Как все кончится, поеду в колхоз — дочери на замену, — загадывал Коровин.

— А она куда денется? — спросил Бакин.

— Она пусть учиться едет.

— На кого?

— Желательно, видишь ли, агронома своего иметь.

— Одобряю.

— Земля-то у нас в колхозе — первый сорт. А вот этого, как говорится, подхода к ней — нет.

— А мы до войны клуб начали, — мечтательно сказал Бакин. — Настоящий дворец, мест на двести. Я его частенько во сне вижу. Лес уж очень добрый был — сухой, стружка душистая… Приеду, надо быть, кончим.

Размахивая руками и прищелкивая языком, рассказывал о своих краях и Саидов.

Долго молчавший Мурзин сказал тихо, как бы про себя:

— А мне и ехать некуда. Как спалили мою деревню в сорок втором…

Коровин рассердился:

— Опять ты про это? Ведь говорил замполит: пока ты здесь воюешь, тебе новую деревню наша власть отстроит.

— А то подайся, куда душа потянет, — перебил своего дружка Бакин. — Везде работа, везде дом. Да вот хоть бы ко мне.

Санитары заговорили все разом, налезая на Мурзина, отталкивая друг друга:

— Ехать — так к нам. У нас места знаменитые, земля — первый сорт.

Саидов дергал Мурзина за руку, хотел завладеть его вниманием. Наконец оттеснил Коровина и выпалил:

— У нас хлопка шибко много. Как снег! И-ах! Поедешь?

Пришел Сатункин.

— Здоро́во, ребята. Чего это вы расшумелись?

— Да тут на текущие темы разговариваем.

— Начальника моего не видели? Видно, я его обогнал.

Сатункин присел к санитарам, достал кисет:

— Закуривай, землячки.

— Да у нас есть.

— У вас, может, сигареты, барахло, а это самосад.

Кисет пошел гулять по рукам. Прикурили от одной зажигалки. Молча затянулись.

— А ничего табак-то, — щуря глаза от едкого дыма, одобрил Коровин.

— Наш, домашний, — не без гордости подтвердил Сатункин.

— Как там дела? — спросил Коровин, показывая головой наверх.

— Готовятся. Вырыли капониры. Окопы по всем правилам. Пулеметы установили. Батарея вышла на позиции. Оборона, значит, круговая.

— А фриц-то как, молчит?

— Молчит покудова, стерва.

Коровин выпустил изо рта густую струю дыма, рассеял его рукой:

— Обидно: из-за него, гада, остановились. Наши-то, поди, уже где? Километров сорок отмахали.

— Ничего. Мы ему и за задержку всыплем.

Вошел Филиппов. Санитары вскочили. Он поздоровался. Увидев Сатункина, спросил:

— Проверил?

— Так точно. Все перины, подушки в кучу свалили и подожгли. Смех! Васильев зубоскалит: «Вошки-блошки в рай полетели. Аминь!..»

— А у вас как, товарищи, все готово? — обратился Филиппов к санитарам.

— Готово, товарищ капитан.