Солдаты без оружия

Опять замелькали перед глазами Сафронова лица, сливаясь в одно лицо, зарябило от красного и белого, запахло кровью, зазвенело в ушах от стонов и просьб. Снова он встречался с вопросительными, недовольными, молящими, упрекающими, тускнеющими взглядами раненых. И в который раз бегал в операционную, в перевязочную, к командиру МСБ все с той же просьбой: «Нельзя ли побыстрее? Отяжелевают». Но они будто не понимали его, потому что не видели укоряющих глаз, не слышали просьб, мольбы, ругани и угроз.

Они ничем и не могли помочь — сократить поток, ускорить работу, совершить какое-то чудо, — вынуждая его оставаться со своим недовольством и нарастающими с каждым часом душевными терзаниями.

В самой сортировке все шло как надо. Раненых принимали, поили, кормили, оказывали помощь, ухаживали, наблюдали. Санитары, на которых так не надеялся Сафронов до начала операции, делали все, что от них требовалось, старались, не щадили себя, работали не покладая рук. Но Сафронов видел: все старания — и его и подчиненных — не то что напрасны, но не достигают желанной цели. Люди залеживаются и отяжелевают. Теперь он уже и сам понимал, что поток нужно как-то сдержать, напор его уменьшить, иначе вообще агрегат может не выдержать напряжения и выйти из строя. Он даже представил себе нечто вроде короткого замыкания, нечто вроде огромной вольтовой дуги, где горят они все, — и тут же отбросил это болезненное видение.

Хорошо бы перевести скорость, усилить темп, но этого не получается. Значит, остается одно: не принимать посторонних, чужих, не своих раненых. В душе он был против этих слов: «посторонние», «чужие», «не наши», но иного выхода не было. И Сафронов отдал жесткую команду: «Принимать только наших. Остальных в исключительных случаях, только по жизненным показаниям». Он дал в помощь принимающему лейтенанту Кубышкину самого бывалого и крепкого санитара — сержанта Трофимова. Но и заслон не всегда помогал. Шоферы и сопровождающие были стреляными ребятами. Они грозились, размахивали перед носом Кубышкина оружием, крыли матом, а раненые тем временем, видно проинструктированные заранее, потихоньку покидали кузов, пристраивались к тем, кто располагался вокруг палатки. Пойди разберись ночью, кто свой, кто чужой. Когда санитары разгадали этот нехитрый фокус, появился новый. Машины не доходили до медсанбата, останавливались метрах в ста. Там ходячие вылезали и добирались до сортировки своим ходом. А уже после этого лежачих подвозили к палатке.

— Задержите-ка этого фокусника, — приказал Сафронов. — Чтоб в следующий заезд он предстал передо мной.

Под утро к нему привели неказистого сержанта — ноги кривые, плечики узкие, нос как у птички.

— Вот, — выдохнул запыхавшийся Трофимов.

Сафронов устало повел головой, не поверил:

— Этот?

— Он самый.

— Он, стал быть, — подтвердил из-за спины Трофимова Лепик.

Сафронов протянул руку. Сержант от неожиданности прищелкнул каблуками, лихо представился:

— Сержант Цупа.

— Останетесь здесь.

— Непонятно.

— Мне нужны смекалистые ребята. Кубышкин! Отправляйте машину.

— Товарищ капитан! — Сержант Цупа угрожающе шагнул вперед.

— Смирно! — прикрикнул Сафронов. — Не болтать! Выполняйте приказание.

Цупа, вероятно, не ожидал от медицинского капитана такой решительности, повторил, как положено по уставу:

— Приказано остаться… Только я ж…

— Уладим, — успокоил Сафронов и направился к палатке, откуда доносились вопли и ругань.

И снова агрегат заработал. Он и не переставал вращаться, только Сафронов иногда вырывался из его орбиты, отвлекался, чтобы уладить непредвиденные большие или малые конфликты. Опять он потерял счет времени. Как будто был день, а вот уже и вновь темно. Урчат машины. Переругивается с водителем Кубышкин. Резкий голос этого новенького сержанта разбивает перебранку. Стонут раненые. Мелькает перед глазами белое, красное, белое…

— Товарищ гвардии… поели бы.

Сафронов послушно зашел в тамбур, взял котелок и уснул, не прикоснувшись к пище.

— Товарищ гвардии… командир санбата пришли.

Сафронов с трудом поднял голову, с усилием растер лицо и уши, вышел на улицу.

— Посмотрим, — предложил Лыков-старший. — Главное — шоковых не пропустить.

Сафронов двинулся за комбатом, с трудом передвигая отяжелевшие ноги.

Лыков-старший покосился на него и протянул фляжку:

— Прими-ка, прими.

Сафронов безразлично взял фляжку, отпил глоток и закашлялся. По всему телу будто электрический ток прошел. Не то что он взбодрился, но как-то весь передернулся, взвился, начал соображать и быстрее двигаться.

Они быстренько осмотрели тех, кто находился вокруг палатки, отобрали первоочередных на перевязку.

— Принимай, — посоветовал комбат, прихлопнув по фляжке. — Тонизирует.

Сафронов кивнул для приличия…

Привезли танкистов на бронетранспортере. Гусеницы лязгали — за километр слышно.

— Эй, кто тут? Принимайте.

«Этих и спрашивать нечего. Это наши». Сафронов посветил фонариком.

Четверо обгоревших, в черных прорезиненных куртках, в копоти, в масле.

— Сюда, сюда, прямо в палатку, — приказал Сафронов.