Солдаты без оружия

Новак сделал шаг в сторону левого фланга, махнул рукой:

— Фортунатов!

От строя отделился еще молодой солдат спортивного вида, рыжеватый, коротко стриженный, курносый, весь в веснушках. Он приблизился к Сафронову, приставил ногу, не зная, что делать дальше. По круглому лицу его блуждала улыбка, готовая исчезнуть в любое мгновение. Видимо, он ожидал, как повернется дело: шутливо — значит, и он засмеется вместе со всеми, серьезно — и он примет надлежащее выражение.

— Вот, полюбуйтесь, — сказал Сафронов. — Все слышали. Несчастье у товарища. Как фамилия?

— Гвардии ефрейтор Фортунатов, — покорно доложил провинившийся.

— Несчастье у гвардии ефрейтора Фортунатова. Он, как вы слышали, вышел на палубу, а палубы не оказалось.

Строй грохнул. И Фортунатов разулыбался, все еще надеясь на благополучный исход.

Сафронов выждал, а затем подал команду «Смирно».

— Несмотря на мои предупреждения, Фортунатов все-таки напился.

— Его не было на построении, — донесся чей-то голос.

— Отставить разговоры в строю!.. Еще хуже. Значит, и на построение не явился… Вы какой части?

— Отдельный самоходный полк, — виновато отозвался Фортунатов.

— Где сейчас ваши товарищи? Чем они занимаются?

Фортунатов молчал. И строй молчал. Сафронов понял, что достиг своего, — подействовало.

— Гвардии ефрейтор Фортунатов, объявляю вам выговор перед строем. Будете отправлены в тыл при первой возможности… Предупреждаю, товарищи: или мы наведем дисциплину, или не будем существовать как подразделение. Анархизма и беспорядка командование не потерпит. А поскольку мне доверено от имени командования заниматься вами, я не потерплю… — Он повел глазами по строю. — После завтрака приступить к уборке. Р-разойдись!

Сразу же после завтрака началась всеобщая работа. Взводы занялись уборкой. Сафронов осматривал раненых. Первым, к его удивлению, вошел ефрейтор Фортунатов.

— Разве вы в первом взводе?

— Я попросился.

Вид у него был задиристый, и он не был первым, но Сафронов не решился отправить его в свой взвод, и, в свою очередь, не хотелось начинать работу с конфликта.

У Фортунатова оказалось два пулевых ранения. Но не это поразило Сафронова. На его теле он обнаружил еще два глубоких рубца.

— Давно воюете?

— С сорок первого.

— Сколько же вам лет?

— Двадцать.

Ответы обезоруживали Сафронова. «Но все равно, — сказал он себе. — Порядок должен быть, иначе нас всех разгонят. И мне, как инициатору, всыплют по первое число… Даже не в этом дело. Соединение лишится обстрелянных бойцов, в которых оно конечно же нуждается».

После осмотра Фортунатов оделся, но не уходил из комнаты.

— Что вы хотите?

— Простите меня и… оставьте.

— Не могу. Вы нарушили дисциплину.

— Последний раз. Даю слово.

— Я уже объявил перед строем.

Фортунатов заскрипел зубами и бросился к двери, словно хотел высадить ее напрочь.

Что-то дрогнуло в сердце Сафронова, но он не показал этого, сделал над собой усилие, деловито попросил:

— Командир первого взвода, регулируйте поступление.

Раненые пошли без задержки. Среди них оказалось десятка два таких, которые нуждались в длительном лечении. Но все они упрашивали Сафронова не отправлять их в госпиталь. Его доводы не помогали. Наконец он нашел подходящую формулировку:

— Вы нуждаетесь в лечении более трех недель. Задержка здесь во вред здоровью. А как это называется в военное время?

Сафронова удивил ответ немолодого солдата:

— А вот так оно и называется, что жалеть нас стали. Я пятый раз ранен. В сорок первом с таким ранением из строя не уходили. Хошь, так не отпустили бы. А теперь беречь стали. Только и вы поймите: своя часть, она как дом…

Осмотр прервался. Приехала машина из медсанбата. Горбач так поспешно схватил свой чемоданчик, словно боялся опоздать на отходящий поезд. Из кабины выскочила сестричка Пончик.

Она обрадованно завизжала, точно не видела Сафронова сто лет.

— Рад, рад, — смущенно произнес он. — Но тут кругом солдаты, воинская часть.

Пончик все равно чмокнула его в щеку.

— Где раненые? — спросил Сафронов Горбача. — Те, что подлежат эвакуации?

Горбач все-таки сунул чемоданчик в кабину и лишь после этого побежал за ранеными. Впрочем, бежать за ними далеко не пришлось. Уже весь наличный состав батальона окружил машину. Те, кого отправляли, прощались с товарищами. Шофер по-свойски обратился к Сафронову:

— Вам, товарищ капитан, газеты. Замполит прислали.

— Товарищ Новак, возьмите-ка. Но пока не раздавайте. Потом политруков назначим…

— Ну, — обратился он к Горбачу, когда раненые были погружены и все вокруг примолкли, как бывает в минуты прощания, — желаю вам найти свое место. И не забудьте о медикаментах. Пусть их пришлют сегодня же. Слышите?

— Понимаю, понимаю, — по-граждански отвечал Горбач из кабины. — Всего вам доброго. У вас получится.

— Езжайте, — махнул рукой Сафронов.

Но машина почему-то не двигалась, и раненые стояли молча.

«Что такое?» — удивился Сафронов.

И тут он увидел в трех шагах от себя гвардии ефрейтора Фортунатова. Машина. Толпа. И между ними он и Фортунатов.

— А вы что?

— Слово даю… Что хотите исполню.

Ефрейтор произнес это так искренне, что опять дрогнуло сердце Сафронова.