Солдаты далекой империи

— Барышни! — обратился я к увлеченным беседой подружкам (их, надо сказать, весьма смутило мое появление). — Никаких подвенечных платьев из занавесок! Даже из новых занавесок! Здесь — война, а не балаган. Галине хорошо и в моих вещах, я попрошу не превращать мою будущую жену, прости Господи, в цыганку!

Сказав это, я чинно откланялся и вышел на палубу.

Погода стояла не в пример вчерашней. Туман рассеиваться не желал, и, с одной стороны, это было нам на руку: я надеялся, что отряд Купелина пройдет под прикрытием белесой завесы большую часть пути. С другой стороны, марсовые ничего не видели дальше своих носов. Лучи боевых фонарей слепо шарили по клубящейся стене, отгородившей «Кречет» от русла Стикса и от пустоши. Дул пронизывающий до души норд-ост, и нечего было думать о том, чтобы заниматься укреплением подводной части броненосца в нательной рубахе и брюках, как я это делал вчера. Кажется, бабье лето в наших широтах закончилось. Сегодня придется облачаться в шинели или в офицерские тужурки.

Кое-кто из ребят начал ворочать камни. Пора было и мне разделить с матросами сей несладкий труд. Или нет? Проклятье! Где отец Савватий? Быть может, он совершит обряд сразу, и мы выпьем по чарке водки да продолжим работу? Действительно, нам тянуть резину нежелательно: во второй половине дня Купелин доберется до каньона, где работают машины «хозяев», и события, думается мне, потекут со скоростью горного потока. Мы церемониться не собираемся, пусть только священник скажет нужные слова, и на этом — баста. Каждого из нас ждет своя вахта: моя — с кайлом среди гранитных глыб, ее — с половником на камбузе.

Кто мне ответит: неужели все женихи чувствуют себя такими же дураками?

Я прошелся вокруг походной церквушки, постоял, поглазел на то, как низкие тучи облизывают мачты, как трепещет вымпел, то исчезая в серо-розовой мути, то выныривая из нее вновь. За тем попятился; сделал шаг, другой и налетел спиной на какого-то человека. Развернулся, собираясь принести извинения, но оторопел, поперхнувшись словами: передо мной стоял капитан Герман.

Иоганн Карлович рассыпался по палубе ржавым песком. Был капитан — нет капитана. Остался только отзвук жалобного стона да застарелый запах крепкого табака.

Что ты попишешь? Марс… Чего здесь только не случается!..

Я протер глаза, поворошил носком сапога рассыпанный песок. Перекрестился, пригладил влажные волосы на голове.

Что я собирался сделать?

Ах, да! Спуститься к килю, поспрашивать у морячков, видел ли кто из них отца Савватия, и заодно прикинуть объем предстоящей сегодня работы.

Но я не сделал ни того ни другого — не успел. Из-за островка, очищенного нами от гнезд «стариков», донесся шум, какие-то возгласы. Нет, я не услышал в них тревоги — скорее удивление. Будь я проклят! Восклицания стали звучать чаще и громче. Чье-то бурное удивление переросло в не менее бурную радость. Я кинулся со всех ног к скалам по проложенной вчера тропе. С головой нырнул в туман и через секунду-другую оказался в мире силуэтов, полутеней и приглушенных звуков.

— Воды, братцы! — услышал я чей-то голос. — И корочку хлебца! Бога ради! Кружку воды и корочку хлебца!

Вырвался из тумана и едва не налетел на меня ошалевший горнист Пилингс.

— Что там, Яша? — спросил я его. — Что у вас стряслось?

— Р-руские м-моряки, Павел Т-тимофеевич! — заикаясь от избытка чувств, ответил мне музыкант.

— Кто такие? Откуда?

Но Пилингс лишь махнул рукой и кинулся к разбросанным у каменной насыпи вещам. Действительно, мы и вчера брали с собой воду во флягах. Сухарики тоже у кого-нибудь обязательно да найдутся. Не подниматься же всякий раз, когда захочется сделать глоток воды, по штормтрапу на «Кречет»!

Впрочем, я уже слышал разговор, который имел место за скалами. Голоса звучали наперебой: — Тихоокеанский флот, транспорт «Оренбург»…

— Братцы! Братцы!!! Вот счастье-то! Вода закончилась два дня назад, а еда… сколько мы не жрали? Кто помнит?

— Капитан наш ранен, совсем плох. Его бы на корабль, а? Найдется ведь свободная койка?

— Вот счастье-то! Сколько дней шли куда глаза глядят и набрели на земляков! Есть все-таки на свете Бог!

И вот они показались на тропе — пятнадцать серых силуэтов, с каждым шагом черты пришельцев обретали резкость. «Оренбуржцев» сопровождали четверо наших матросов. Среди прибывших выделялась рослая фигура; это и был, очевидно, раненый «капитан» — правая рука незнакомца покоилась в самодельном лубке. Кроме того, на капитанском лице темнела самая что ни на есть пиратская повязка, прикрывающая выбитый глаз.

Чужаки шли стремительным шагом, чуть ли не наперегонки с балтийцами, взяв курс на спущенные с «Кречета» штормтрапы. Очевидно, им категорически не терпелось очутиться на борту броненосца. Ха-ха! — их порыв был мне понятен, как теорема Пифагора: земная еда, чистая одежда, стальная крыша над головой…

Одеты «оренбуржцы» были в грязные, ободранные форменки. Сами казались худыми и изможденными и, в общем-то, ничем не отличались от нас…