Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.

Пластинка тонкая измялась,
я осторожно распрямлю ее
затертую усталость –
я этот голос так люблю.

Пусть под иголкой чуткой снова

спираль совьет осенний день,
на тротуаре Кишинева
сутуло-кепочную тень.

Паркет студенческого клуба,

ломтями солнце на полу,
лучи, дробясь, щекочут губы,
и в полном зале я в углу.

Читал стихи поэт суровый,

угрюмо, без игры читал.
Во мне ж мое кипело слово,
как будто плавился металл.

Меня как будто бы не стало,

слова упали, леденя,
когда в тиши большого зала
внезапно вызвали меня.

Иду в застиранной тужурке

на сцену, в сбитых башмаках..
Как гордо, трепетно и жутко
стоять всего в пяти шагах

От настоящего поэта –

впервые вижу, рядом, вот.
Он говорит: – Читай всем это! –
и мне мои стихи дает.

И я читаю, забывая

себя, его и целый зал,
а он встает, перебивая:
– Я тоже так бы написал!

Я в общежитие вбегаю,

в ботинках прямо на кровать,
лежу, сияю… Жизнь какая
меня крутнет, откуда знать?

Но этот голос из железа

как бы во мне меня открыл,
он словно душу мне надрезал
и слово кровью окропил.

Тот грубый голос не остынет,

и я внимаю в тишине:
«Должны быть все-таки святыни
в любой значительной стране».

***

Что-то тяжело без Смелякова,

пусто в поэтическом дому,
хочется, чтоб рявкнул он сурово,
даже и не знаю почему.

Хочется со строчками на совесть

подойти к нему и почитать,
чтобы он, придав словам весомость,
называл на «вы» меня опять.

…Редко видел. Не точил с ним лясы.

Сдерживал и трепетность, и пыл.
Почему-то я его боялся,
почему-то он меня любил.

Вот сидит он рядышком с Твардовским

у большого зала на виду,
вот идет, сутулясь, по подмосткам,
и к нему сейчас я подойду.

ВИСКИ ПАМЯТИ СОЛОУХИНА

Не позвонит Володя Солоухин. Никогда не позвонит. Его отпели в храме Христа Спасителя, и патриарх сказал речь. Умер Владимир Алексеевич в 1997-м, 4 апреля, как раз в день моего рождения.

А ведь совсем незадолго позвонил, привычно окая:

– Володя Солоухин это.

Я собирался прийти к нему с бутылкой шотландского виски, потому что ему нравились слова из песни Вертинского:

Как хорошо с приятелем вдвоем
Сидеть и пить простой шотландский виски…

«Простой шотландский виски»,- повторял он, со смехом выделяя «простой».

Как-то он пригласил меня на дачу в Переделкино и говорит:

– Я недавно был в Пориже и прикупил там одну коссетку, Вертинский, «Песня о Сталине». Думаю, кому подарить? Конечно, Феликсу!

Мы тут же прокрутили «коссетку»:

Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь,
Сколько стоил ему Сталинград!

Удивительная песня. Тем более Вертинский, в эмиграции. У нас в стране-то понятно. В сороковые годы у каждого советского певца была «своя» песня о Сталине. Максим Дормидонтович Михайлов паровозным басом гудел:

И смотрит с улыбкою Сталин,
Советский простой человек.

Великий Лемешев выводил бархатным тенором:

Богатырь народ-герой советский
Славит Сталина-отца.

Без голоса, но с чувством пел Утесов:

Так пять моряков умирали
На крымской горящей земле,
Но клятву матросскую Сталин
Услышал в далеком Кремле.

Бодро звенели голоса Бунчикова и Нечаева:

Сталинской улыбкою согрета,
Радуется наша детвора.